Читать книгу "Генеральша и ее куклы - Светлана Шишкова-Шипунова"

Это были не простые куклы, в которые играют маленькие девочки, это были очень дорогие, коллекционные куклы. Обычно хозяйка никому не позволяла даже приближаться к ним, она говорила, что это вообще и не куклы, а произведения такого специального искусства. Убираясь в библиотеке, где и была на разных столиках и полочках размещена коллекция, Аннушка, никогда не брала их в руки, не переставляла и фактически не вытирала под ними пыль, так, вокруг. Тут были кукла–девочка в палевом кружевном, сидящая на белом деревянном креслице; кукла–босоножка в фетровом колпачке, с корзинкой и с перекинутыми через плечо фетровыми же башмачками на верёвочке; кукла–леди в воздушном голубом и в шляпке с вуалью, присевшая на круглый атласный пуфик; пышноволосая вышивальщица в шоколадно–шёлковом и с пяльцами, устроенная на гобеленовой подушке; модница в стиле шестидесятых в короткой юбке колоколом, стоящая на чуть кривоватых ножках; и на отдельном столике, в стороне от всех – высокая кукла–дама в зелёном бархатном, отороченном мехом, и с муфтой из серого песца… За стеклянными дверцами книжного шкафа стояли и сидели несколько особо сохраняемых маленьких куколок в сероватых, словно запылённых от времени одёжках.

И что же мадам делала теперь с этими куклами, с этим своим, как она сама говорила, сокровищем? Судя по лежащим на ковре щёточкам и салфеткам, она только что почистила от пыли их платья и протёрла их фарфоровые и пластиковые лица, ручки и ножки. В ту минуту, когда Аннушка всунула в кабинет свой нос, хозяйка занята была с одной, самой странной куклой, вызывавшей у Аннушки, когда она на неё смотрела, большое смятение.

Дело в том, что у этой куклы было не одно, а два лица. Одно лицо могло улыбаться, а другое – плакать, то есть она, конечно, не плакала слезами и не смеялась в голос, но на лице у неё в одном случае была гримаса смеха, а в другом – не менее натуральная гримаса плача, даже слеза прозрачной бусинкой блестела на щеке. Когда Аннушка в первый раз увидела эту куклу, она не могла понять, как это происходит. Фокус продемонстрировала ей сама хозяйка. Она привезла эту куклу в дом недавно, прошлой осенью, сказала, из Парижа. Ещё сказала, что кукле этой больше ста лет, потому она очень дорогая.

— Стоит всех вот этих, вместе взятых, — она обвела взглядом стоящих и сидящих повсюду кукол.

Но, оказывается, не это было самое главное.

— Видишь, улыбается? А теперь закрой глаза на минутку, только не подглядывай!

Аннушка зажмурилась.

— Теперь смотри!

И Аннушка увидела, что кукла плачет.

— А как это вы сделали?

— А! Секрет! – очень довольная, хозяйка велела Аннушке опять зажмуриться, на что та даже обиделась, а когда снова открыла глаза, кукла опять улыбалась.

Звали новую куклу Маргарита. Оба лица у неё были фарфоровые – белые, с нежным румянцем; стеклянные голубые глаза сделаны так искусно, что казались живыми, но прямые, длинные стрелочки ресниц и слишком широкие, почти сходящиеся над переносицей дуги бровей были всего лишь нарисованы кисточкой по фарфору под цвет живых каштановых волос. Хозяйка объяснила, что такие неестественно широкие, как бы сросшиеся брови есть признак того, что кукла сделана в конце 19–го – начале 20–го века, а позже таких бровей куклам уже не рисовали. Нос и рот её, напротив, были неестественно маленькие, изящно вылепленные, с алыми точками ноздрей и алым же бантиком губ; в одном случае концы бантика были растянуты вверх, и кукла улыбалась, в другом – опущены вниз, и кукла плакала. Сомкнутые губы, объяснила, между тем, хозяйка, тоже признак того, что кукла старинная. А если рот у куклы приоткрыт и видны зубки, это ценится у настоящих коллекционеров гораздо меньше.

«Надо же…» – подумала про себя Аннушка, глядя на куклу с уважением и страхом.

Хозяйка долго искала ей место в кабинете, ставила то туда, то сюда, отходила и смотрела, прищурившись, но всякий раз говорила: «Нет, не здесь». Наконец, произведя некоторую пересадку старых кукол, она освободила для Маргариты маленький круглый столик на одной ножке в глубине арки и усадила её там на специальном кукольном креслице, потом долго ещё любовалась ею, и, уходя из кабинета, сказала Аннушке:

— Руками не трогать.

— Борони Бог! – легко побожилась Аннушка.

Но прошло несколько дней, фокус с куклой не давал ей покоя, и, как только хозяйка уехала, Аннушка пошла в кабинет. Кукла сидела там, где оставила её хозяйка, и улыбалась. Аннушка долго вглядывалась в её лицо, но тронуть побоялась. Прошло ещё какое‑то время, и Аннушка, не в силах больше сдерживать любопытство, подговорила Костю пойти и посмотреть, что там делает кукла – улыбается или плачет. Кукла по–прежнему улыбалась.

— А как же ж она плачет?

Костя осмотрел куклу, осторожно снял с неё шляпку, потрогал волосы, нащупал на макушке что‑то вроде кнопочки и нажал. На глазах у взволнованной Аннушки лицо куклы стало медленно поворачиваться вокруг шеи и из‑под локонов показалось другое лицо, то самое, плачущее, с поникшим бантиком губ и застывшей на щеке бусинкой слез. Аннушка вскрикнула, рассмеялась, но тут же спохватилась:

— Быстро ставь на место!

Костя ещё раз нажал на кнопочку под волосами, и снова медленно выехало другое, смеющееся лицо, а плачущее спряталось.

— Все. Пошли отсюда, — заторопилась Аннушка, так, будто они только что украли у хозяев что‑то, хотя ни разу ни в чём подобном замечены не были. Хозяева могли оставлять где попало мелочь и даже бумажные деньги и быть уверенными, что ни копейки не пропадёт.

Узнав секрет куклы, Аннушка не только не успокоилась, а, напротив, разволновалась ещё больше. Теперь её стал интересовать вопрос, зачем сделана такая кукла и зачем хозяйка её купила. И с того дня, как только Мирослава Васильевна наезжала в дом, Аннушка чуть ли не следила за ней, ходит ли она в кабинет и поворачивает ли кукле голову. Понять это было затруднительно, потому что когда бы ни зашла туда сама Аннушка, лицо у куклы было на месте, то есть смеялось.

И только однажды после отъезда хозяйки кукла осталась сидеть с плачущим лицом, из чего Аннушка сделала долгожданный вывод, что хозяйка все‑таки жмёт время от времени на потайную кнопку. В том, что среди всех других красивых и нарядных хозяйкиных кукол со спокойными или, по крайней мере, бесстрастными лицами, завелась одна не вполне нормальная и сидит теперь с невозможной гримасой, виделся Аннушке явный непорядок, нарушавший, как она чувствовала, покой всего дома. Она даже позвонила в Москву, что делала крайне редко, только в случае какого‑нибудь ЧП, и спросила, извиняясь и путаясь в словах, не забыла ли случайно хозяйка «сделать ту куклу, чтоб она не плакала».

— А она разве плачет? – удивилась хозяйка. – Ты её не уронила случайно, когда убирала?

— Борони Бог, я до неё и не подходила.

— И не подходи пока, а я скоро приеду.

И вот теперь Аннушка, заглянув в кабинет, увидела, что хозяйка сидит на полу среди своих кукол и одну из них, «двуличную», зачем‑то раздевает. Атласная шляпка, ажурная накидка, некогда малиновое, но давно выцветшее бархатное платье, даже батистовая с кружевом нижняя юбка уже сложены были аккуратно на столе, а мадам, нацепив очки, сосредоточенно расстёгивала на спине у куклы мелкие крючочки лифа, при этом нетерпеливо под него заглядывала, словно рассчитывая что‑то важное там найти. Голая кукла являла собой неожиданно жалкое зрелище, сверху у неё обнаружились тряпичные ножки и ручки, фарфоровыми они были, оказывается, только от колен и от локтей.