Читать книгу "Беги, мальчик, беги - Ури Орлев"

— Это мой матрац, Рыжий! — заявил он.

— Не толкай Рыжего, — угрожающе сказал Янкель. — Теперь это будет его матрац.

Янкель подошел к стоявшему в углу ящику и вытащил оттуда какие-то рваные лохмотья. Это были остатки длинной военной шинели.

— Возьми, укройся, — сказал он Давиду.

«Хорошо, что Янкель взял меня под свою защиту», — с благодарностью подумал Давид.

— Я тушу свечу! — объявил Мойшеле.

— Минутку, минутку… — послышалось несколько недовольных голосов.

— Туши! — приказал Янкель.

Мойшеле послюнявил два пальца и пригасил свечу. На чердаке воцарилась глубокая темнота.

Такая же глубокая темнота царила в эту минуту по всему Варшавскому гетто, на всех его улицах и переулках. Уличные фонари в гетто давно бездействовали, а окна домов были затемнены по приказу немецких властей с того самого дня, когда началась война Германии с Россией. В зимние месяцы, когда серые тучи застилали небо, а сумерки наступали раньше, чем начинался комендантский час, люди на улицах в темноте буквально натыкались друг на друга. Поэтому кто-то хитроумный изобрел брошку-заколку, смазанную фосфором, размером с очень большую пуговицу. Каждый, кто мог себе позволить, покупал такую светящуюся брошку и прикреплял к отвороту своего пальто. Эти брошки имели форму животных — собак, кошек, бабочек, птиц, а некоторые даже изображали трубочистов. Давиду очень хотелось иметь такую светящуюся брошку, но как он ни умолял отца, у того не было денег ее купить. Но Давиду посчастливилось. Однажды он сам нашел такую брошку прямо в мусорном ящике. Кто-то уронил ее, не заметив, и она попала в мусор. С тех пор Давид с ней не расставался. Он открыл, что, если оставить эту бабочку на весь день на свету, она ночью будет светиться сильнее. Утром, когда солнечные лучи на короткое время пробирались под крышу и заглядывали в окна их комнатки, Давид клал брошку на подоконник, а ночью она возвращала ему эти лучи в виде зеленоватого света. Даже в полной темноте можно было разглядеть в этом свете кончики своих пальцев.

Когда Мойшеле загасил свечу, на чердаке наступила тишина. Только откуда-то издали доносились приглушенные голоса жильцов дома, невнятный звук разговоров, плеск воды, в которой мыли посуду и кастрюли, скрип и стук дверей да шаги редких прохожих во дворе дома. Давид вытащил из кармана свою бабочку, чтобы ее свет немного рассеял тяжелую, давящую темноту. С тех пор как он нашел эту бабочку, он всегда так делал перед тем, как заснуть. Когда он, посмотрев на бабочку, закрывал потом глаза, ему уже не было темно. В его мыслях и даже во снах оставался тот свет, который собирался в ней за все часы, пока она лежала на солнце. И этот свет освещал все, что запечатлелось у него в памяти.

— Что это у тебя в руке? — тихо спросил Янкель.

— Светящаяся брошка, — сказал Давид.

— Покажи.

Давид нащупал протянутую руку Янкеля и вложил в нее брошку.

— Откуда это у тебя?

— Нашел в мусоре.

— Красивая, — сказал Янкель и вернул ему брошку. — Ты хорошо поработал сегодня, Давид.

— А что вы будете делать с водкой?

— Продадим. — Янкель помолчал немного, а потом спросил: — Как тебя к нам занесло?

— Я искал еду в мусорном ящике, а мама ждала меня снаружи. И вдруг ее не стало.

Янкель от удивления даже привстал на постели.

— У тебя есть мама? — недоверчиво спросил он.

— Да, — сказал Давид, не понимая, чему он удивляется.

Другие ребята тоже услышали, что у рыжего новичка есть живая мама. Они стали пробираться поближе к нему. Им хотелось услышать мальчика, у которого есть живая мама. Как она выглядит? А чем она его кормит? Они никак не могли поверить, что у него есть еще к тому же два брата и сестра.

— Она красивая, твоя мама?

Давид не мог объяснить, как выглядит его мать. Он как-то никогда над этим не задумывался. Мама была мама, и этим все сказано.

— Да, красивая, — сказал он.

— И она еще жива?

— Да, — уверенно сказал он.

— Так где же она?

— Наверно, дома, — сказал он.

— А почему же тогда ты здесь?

— Я не знаю, где мы живем.

— Ты не знаешь, как называется ваша улица?

— Нет, не знаю, — печально сказал Давид.

— Вы не варшавские?

— Нет, мы из Блонье.

В Варшаве гетто было очень большое, не то что в их маленьком городке. Здесь все было большое — и дома, и улицы. Много улиц, без конца. И всех его новых товарищей, как оказалось, тоже переселили сюда с их родителями из таких же городков в окрестностях Варшавы. Сначала они жили в кварталах, отведенных специально для таких переселенцев. Но потом их родители погибли или поумирали, и все эти ребята стали беспризорными сиротами и с тех пор жили на улице и на чердаках.

— Попробуй подумать, — сказал Янкель. — Если ты вспомнишь, где вы живете, мы поможем тебе найти твою маму.

— А твоя мама где, Янкель? — спросил Давид.

— Она умерла. И отец тоже умер. От голода. Но он умер потом, когда нас перевезли в Варшаву.

Янкель замолчал. Наступила тишина. Давид вытянулся на своем рваном матраце. Для него было в новинку лежать одному. Как он был бы рад снова оказаться сейчас рядом с Иоси, пусть даже брат, как всегда, толкал бы его во сне и стягивал с него общее одеяло. Давид ясно видел перед собой тот дом, в котором они жили в здешнем гетто, его ворота, шаткие деревянные ступеньки. Он видел входную дверь их комнатки, всегда открытую днем, потому что все время кто-нибудь входил или выходил. Но ему никак не удавалось увидеть, какой дорогой они с мамой шли назад к этому дому. Он видел только, как мама ходит по их комнатке, туда и обратно, туда и обратно. Он видел ее очень ясно, как будто она была здесь, рядом. И его ужасно удивляло, как это может быть, чтобы ты видел человека так близко и ясно и не знал, как до него дойти.

И вдруг наступило утро.

Старшие ребята встали, отправились на улицу и вскоре вернулись. Они продали там украденную водку и сигареты и купили на эти деньги хлеб и сахар. В гетто еще были лавки, где за деньги можно было купить еду. Давид отломил себе кусок хлеба от целой буханки, намочил его в воде и окунул в горку сахара. Дома мама всегда нарезала хлеб красивыми, ровными кусками, но вкус и здесь, и там был один и тот же.

После завтрака новые друзья повели Давида к своему взрослому другу, которого они называли «Иона-сапожник». Иона всегда приглашал ребят к чаю, если они приносили ему немного сахара. Сапожник сидел у входа в нишу, которая служила ему мастерской, и чинил чью-то обувь.

— А у нас со вчерашнего дня новенький, — сказал Янкель. — Его зовут Давид.

Иона глянул на Давида, и Давид улыбнулся ему в ответ. Старик посмотрел на него, протянул мозолистую руку и осторожно взял за подбородок.