Читать книгу "Страна клыков и когтей - Джон Маркс"

3

Клементина Спенс была родом из Маскоги, городка в Оклахоме, часах в двух езды от техасской границы. Она предпочитала, чтобы ее называли Клемми. Когда ей было три года, семья перебралась в Техас, где ее отец работал на компанию строительного оборудования, подъемных кранов и нефтяных вышек. Когда ей исполнилось пятнадцать, он сменил профессию, занявшись страхованием автомобилей, и перевез семью в Свитуотер, где Клемми заканчивала школу.

Акцент у нее был уроженки западного Техаса, одежда — Хьюстона или Далласа: эти розовые рогожки на пуговицах висят, точно местный фрукт, по всем магазинам севернее трассы имени Уодолла Роджерса и к югу от Сэмп-Лонг-Бинт-Джанкшн. Кожа у Клементины была словно оттерта до блеска. И брюки-хаки сидели как влитые. Когда я подошла, она подняла на меня очень светлые голубые глаза, чуть покрасневшие, словно она их терла. Для деловой женщины ей не хватало подчеркнутой собранности. И жакета под стать брюкам у нее не было. Под стереотип туристки она также не подходила, хотя путеводитель и карта говорили об обратном.

Клемми сыграла роль транквилизатора, уменьшила мое беспокойство по поводу того, что в Румынии я одна-одинешенька. Похожее ощущение бесконечного одиночества уже охватывало меня однажды, когда меня послали подобрать место для съемок сюжета о барачных поселках Сан-Паоло — тогда у меня тоже нервы расшатались. Но Локайер был прав. Моим мелким страхам нет извинения, ведь, скажем, в Аравийской пустыне журналистов даже похищают. Все дело в чистейшей неопытности. И все-таки меня одолевали дурные предчувствия. Меня никак не отпускал уотерхаусовский кошмар о пропавших без вести, а от моего нынешнего окружения он становился лишь реальнее. И у меня были сомнения относительно связного в Румынии. Приехав в отель, я ожидала хотя бы пару теплых слов, какое-то подтверждение, что наша встреча в вестибюле отеля «Аро» в городке Пойана Брасов в семь вечера в пятницу 15 сентября состоится, как условлено. Этого бы хватило. Но ничего, ни слова. Я не знала, мужчина этот Олестру или женщина. Я вообще ничего не знала.

Клемми Спенс развеяла эти тени, точно луч техасского солнца. Мне вдруг стало спокойно на душе. Я назвала свое имя, родной город, сказала, чем занимается отец, и она тут же меня раскусила:

— Девчонка из Азалии.

Азалия — богатый пригород Далласа, и многие техасцы невысокого о нем мнения. Вполне возможно, Клемми тоже его придерживалась, но оставила его при себе. Больше она о моем происхождении ни словом не обмолвилась и этим сразу расположила меня к себе. Она вообще мне понравилась.

Иэн покачал бы головой. «Господи, дай вам волю, вы, южанки, сразу споетесь», — сказал бы он и (формально) ошибся бы. Обычно я с южанками не умею ладить. Техас — это не юг, если не считать крошечного восточного его уголка. Я не люблю, когда меня относят к южанам — с их чрезмерным показным аристократизмом, персиковым пирогом и жареной курятиной, с их собаками и рыбами, их генеалогиями, уходящими к первым пятистам семьям в каком-то там штате, которому и двух веков еще не исполнилось. Техас — пограничный штат, а в пограничных штатах люди чураются таких сантиментов.

Мы с Клемми заговорили про футбол и колледжи. Оказалось, мы обе возглавляли группы поддержки на одном и том же стадионе в девяностых, когда команда ее школы играла с Азалией в полуфинале штата. Ее команда победила, хотя ни я, ни она не смогли вспомнить ни счет, ни подробности матча.

— Помню, что ваш оркестр был в килтах, — со смехом сказала она. — И, кажется, кто-то плясал на барабане?

— Такое не забудешь. Мы были «Азальскими горцами». Барабан принадлежал какому-то клану.

Я и тогда не знала, почему моя команда называлась «Горцы». Столько воды утекло.

В десять мы получили машину, «BMW» с затемненными окнами. Я сказала, эта роскошь за счет фирмы, а она рассмеялась и ответила, что, кажется, начинает ценить корпоративную систему Америки. Она направлялась навестить друзей в городок Пойана Брасов, недалеко от цели моей поездки. Машину брала я, поэтому я и села за руль, но мы договорились, что часть пути поведет Клемми.

У нее были поразительно блестящие волосы. Они почти сияли в свете, отраженном окнами неряшливых жилых домов. Когда она смеялась, ее хвост подрагивал, а одуванчиковая резинка для волос подпрыгивала, как лодчонка на волнах. У нее был симпатичный носик и круглый подбородок. В школе за ней, наверное, бегали мальчишки. Утешительно и странно было сидеть в машине с этой женщиной так далеко от мест, где мы выросли, и вспоминать наше похожее детство. Я целую вечность ни с кем не говорила о таких глупостях, как барбекю, футбол, остинская музыка и пляж Саус-Падре.

Оставив позади восточные кварталы, мы выехали из Бухареста, и перед нами потянулись на север плоские зеленые поля, испещренные новыми стройками, новехонькими рекламными щитами и блестящими красными зонтиками перед десятком блестящих красных кафе. Шоссе пестрело новенькими немецкими, японскими и шведскими машинами, заправки, словно вчера построенные специально для них, щетинились пурпурными флажками и сияли свежими чистенькими витринами, за которыми бугрились ряды пакетов с чипсами и западноевропейских шоколадок на высоких стальных стойках. Удивительное зрелище: страна ведет себя так, словно она с иголочки новая. Все неорганизованно, разбросано по пейзажу — как коробки и оберточная бумага. Вся Румыния мне показалась сродни новейшему магазину одежды, только-только открывшемуся в Виллидж, в подсобке которого еще тянут проводку, ухают молотки, жужжат дрели, а перерабатывающие и возбужденные продавцы чересчур уж стараются сбыть товар на полках. Пятнадцать лет назад эта страна лишилась своего диктатора и теперь силилась стать капиталистической демократией. Мы с Клемми решили, что ей это удается.

Я рассказала, что уже десять лет живу в Нью-Йорке, и разговор стал серьезнее. Она спросила, была ли я там в тот день, и я сразу поняла, о каком дне она говорит. С новыми знакомыми эта тема рано или поздно возникает. Обычно я просто пожимаю плечами. Но в то мгновение — от солнышка и бегущей ленты шоссе — я расслабилась.

— Мой дом был совсем рядом. Рядом с башнями.

— Бедняжка.

— Многим пришлось гораздо хуже.

Я и в лучшие времена ненавидела об этом говорить.

— И что… что… э… ты видела? Ничего, что я спрашиваю?

Всколыхнулись старые переживая.

— Все, — только и смогла сказать я.

Она сменила тему.

— Ты в самом центре живешь?

— В Бруклине.

— Я так и знала.

— И чем же я себя выдала? Только не говори, что у меня бруклинский акцент.

— Что-то такое во внешности, — отозвалась она. — Сумрачная такая.

В сравнении с ней, наверное, да, но я не знала, как относиться к такому замечанию. Уверена, она не имела в виду ничего дурного, но прозвучало это смутным оскорблением — «Что-то такое во внешности»… С другой стороны, Роберту было бы приятно. До меня он встречался с проблемными девушками, и ему всегда хотелось, чтобы психика у меня была чуть расшатаннее, чем на самом деле. Отсюда и амстердамский подарок.