Читать книгу "Таверна трех обезьян - Хуан Бас"

– Добрый вечер, сеньор. Что будете пить?

Я ответил на приветствие женщины за стойкой и заказал рюмку коньяку, самого лучшего, какой у них сыщется, мало надеясь на то, что в пыльных шкафах найдется что-нибудь приличнее непритязательных сортов бренди из Хереса.

– «Реми Мартен» подойдет?

Меня изумило не только то, что у них есть французский коньяк, но и безупречный выговор хозяйки. Пока она наливала мне коньяк в большой круглый бокал из превосходного хрусталя – еще одна вещь, неожиданная в таком месте – я пристально смотрел на нее, и тоскливое чувство горечи и печали, которое трудно описать словами, сдавило мне грудь.

Женщине было лет сорок пять; настоящая красавица, она прекрасно сохранилась, хотя на лице ее лежала печать бурно прожитой и не очень легкой жизни; ее отличала особая стать и изысканность манер. Но не это пробудило во мне чувство горечи и сожаления, а поразительное сходство: она была повторением Марианы. Вернее, Мариана Перейра стала бы ее копией, проживи она лет на двадцать дольше.

Одинаковые рост и телосложение, густые, пышные черные волосы – Мариана носила их длинными и распущенными, а эта женщина укладывала в элегантную прическу – и блеск самобытной красоты, ослепивший меня в Макао.

– Сеньор иностранец? Если вопрос не покажется вам бестактным…

– Нет, совсем нет… Ну, в общем, я в какой-то степени иностранец… Англичанин, точнее, шотландец… Но я родился в Бильбао, моя мать была местной.

Мариана рассказывала мне, что ее отец умер, когда она еще не выросла из пеленок. Что же касается матери, тоже португалки, то она, по-видимому, благополучно здравствовала, хотя Мариана ничего не слышала о ней с 1953, с той поры, как сбежала из родного дома в Эворе.

Хозяйка таверны говорила без всякого акцента, вернее, в ее речи смешивалось множество диалектов, вследствие чего произношение казалось усредненным, без характерных особенностей. Эта женщина не могла быть матерью Марианы, несомненно, их сходство – чистая случайность, и все же оно было поразительным… Но с другой стороны, во время странствий по миру мне доводилось встречать дважды одного и того же человека в местах совершенно несхожих и весьма далеких друг от друга. На свете иногда происходят самые немыслимые совпадения.

– А вы? Вы тоже отсюда родом?

Я тотчас пожалел, что задал этот простой вопрос. В действительности, если по невероятному совпадению незнакомая женщина являлась матерью Марианы, я не желал об этом знать. Мелодия из «Джонни Гитары», которую, кстати, пианист, доиграв до конца, начал снова, и разительное внешнее сходство уже и так предостаточно разбередили мои воспоминания.

– Нет, но я живу в Бильбао уже давно, очень давно… – ответила она загадочно, или мне так только показалось.

Вероятно, мне стали чудиться призраки там, где не следует.

– Как насчет тебя? Давненько не бывал в родных краях? – заговорила вдруг вторая особа, находившаяся у стойки рядом со мной.

Она была намного моложе хозяйки, примерно моих лет, и неописуемо вульгарна. Крашеная блондинка со светлыми глазами навыкате, щуплая, с короткими ногтями, покрытыми облупившимся красным лаком – неряшливости в женщинах я всегда не выносил.

– С тридцать шестого года. Когда началась гражданская война, меня увезли в Лондон, но я был тогда еще очень мал.

– Ни фига себе, небось заливаешь… Правда, болтаешь ты по-испански чертовски здорово… хоть как по писанному, но и впрямь отлично.

– Что ж, спасибо. Мама меня научила… ну, а потом я изрядно попрактиковался в Южной Америке.

Блондиночка изобразила на лице сладострастную, как она считала, гримасу, и отважилась протянуть лапку с облезлыми ногтями, едва коснувшись моей левой руки. Стараясь не выглядеть грубым, я уклонился, взял свой бокал и неторопливо приблизился к пианисту. Таким образом я на мгновение отвел глаза от хозяйки, которая, в свою очередь, молча и пристально наблюдала за мной.

– Вы любите музыку, сударь? Если вам не нравится, я перестану играть…

Пианист слегка повернул голову, обращаясь ко мне, не прекращая нажимать на клавиши и не выпуская сигарету изо рта. Сухопарый, лет семидесяти, с приятными чертами, он имел одну особенность, которая сразу обращала на себя внимание и являлась определяющей в его внешности – старик был одноглазым: в правой глазнице сидел скверный стеклянный протез, мало походивший на настоящий глаз и придававший его лицу ненормальное, словно застывшее, почти нечеловеческое выражение.

На приставном столике стояла пепельница, набитая окурками, рядом лежали пачка черного табака и сигаретные гильзы без фильтра. Средний и указательный пальцы на обеих руках побурели, выдавая в нем заядлого курильщика.

– Я восхищен, играйте дальше, пожалуйста… А вам тоже нравится фильм?

– Какой?

– Ну, музыка, которую вы играете, это главная тема из «Джонни Гитары», вестерна… фильма о ковбоях…

– Вон оно как, понятия не имел… Век живи, век учись. Ведь я не умею читать ноты, партитуру, я хочу сказать… играю со слуха…

– У вас прекрасно получается, – вежливо заметил я. – В таком случае, кто же вас научил этой мелодии?

– Должно быть, какой-то приятель, я уже не помню… Да, вроде одного из тех…

Пианист кивком указал на статуэтки, украшавшие крышку фортепьяно. До сих пор я не обращал на них внимания, хотя они несомненно того стоили, в частности, объясняя, откуда взялось название кабачка.

Это оказались фигурки трех обезьян высотой около двадцати сантиметров, вернее, искусное миниатюрное изображение людей с обезьяньими лицами и лапами. Они обитали в собственном домике, ящичке красного дерева с открытыми дверцами; устройство по виду напоминало своего рода театральную сцену с подмостками и задником. Две обезьяны, сидевшие по краям, были одеты в одинаковые костюмы по моде XVIII столетия: расшитые камзолы, атласные короткие панталоны с белыми чулками, туфли с пряжками и завитые напудренные парики. Они представляли музыкантов – одна обезьянка играла на скрипке, другая склонилась над виолончелью. Средняя обезьяна отличалась от остальных одеждой и занятием. Она стояла спиной к прямоугольному зеркальцу в золоченой раме со стеклом, замутненным временем, которое висело на стене крошечного театра. Ее наряд также соответствовал стилю XVIII века, но выделялся роскошью и дополнялся коротким плащом, парик венчала остроконечная шляпа, наподобие головного убора чародея или фокусника. Перед обезьяной-магом стоял столик, покрытый красной бархатной скатеркой, на котором фигурка показывала свои фокусы: в каждой руке-лапе она держала перевернутый позолоченный наперсток, приподняв один из них и открывая таким образом лежавшую под ним игральную кость; второй же наперсток был прижат к столу, и его содержимое оставалось тайной.

– Вам нравится наша игрушка?

Я вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной голос хозяйки; она незаметно подошла, пока я задумчиво разглядывал трех обезьян.