Читать книгу "Сеанс [= Тайна замка Роксфорд-Холл ] - Джон Харвуд"

Мне всегда нравилась миссис Гривз, но до тех пор, пока у меня была Энни, говорившая миссис Гривз о том, что мне нужно, я стеснялась произносить что-либо, кроме «да», «нет» или «спасибо». И довольно долго после того, как Энни нас покинула, я слишком по ней скучала, чтобы пытаться завязать дружбу с миссис Гривз. Но месяц тянулся за месяцем, и меня все больше стало тянуть к свету и теплу кухни, особенно по субботам, когда у Вайолет был выходной день. Сначала я просто сидела на табурете и наблюдала; мало-помалу я начала помогать миссис Гривз и вскоре стала довольно умело чистить картофель, месить обычное тесто и раскатывать сдобное для булочек. Иногда мне даже дозволялось чистить серебро, что было огромным удовольствием. Все это в целом заставляло меня думать, что жизнь служанки гораздо предпочтительнее жизни дамы.

— Думаю, я хотела бы стать кухаркой, когда вырасту, — как-то зимним днем сказала я миссис Гривз. Дождь лил весь день напролет, и сквозь тихое урчание плиты я слышала, как журчит вода в стоке под окошком.

— Ну, я вижу, с чего тебе такое могло на ум прийти, — ответила она. — Только ведь в большинстве мест все совсем не так, как тут. Знаешь, сколько бедняг-служанок дрожат с холоду в темноте, после того, как они днем до кости себе кожу на руках работой сотрут, потому как хозяйки жалеют им свечи огарок да уголька немного, а про газ, как у нас тут, я уж и говорить не стану. А ты у нас будешь леди, со своим домом, и слуги у тебя свои будут, и муж и детки, за которыми смотреть надо; уж тогда-то ты не захочешь картоху чистить, поверь ты мне!

— У меня никогда не будет детей! — заявила я пылко. — Потому что кто-то из них может умереть, и тогда я стану как маменька и никогда больше не буду счастлива.

Миссис Гривз печально глядела на меня: раньше я никогда не говорила столь открыто о тяжком недуге моей матери.

— В ирландских деревнях, мисс, люди про таких, как твоя матушка, говорят, что они «не в себе».

Я смотрела на нее, ожидая продолжения.

— Ну, это-то, конечно, только их воображение, так это понимать надо, однако они говорят, когда кто-то стаёт… вот таким, значит феи ее унесли, и одну из своих на ее месте оставили.

— А феи когда-нибудь обратно их приносят?

— Да, деточка моя… Я ведь, ты знаешь, двух сыновей потеряла, думала, у меня сердце разорвется; я и сейчас об них тоскую, да только знаю, им там хорошо, наверху. А у меня ведь другие еще были, об них думать надо… — Она, смешавшись, замолкла.

— Откуда же вы можете знать, что им хорошо на Небе? — спросила я. — Потому что Библия нам про это говорит?

— Ну да, мисс, это конечно, а еще… они сами мне про это говорят.

— Но как же это они говорят вам? Что, их привидения с вами разговаривают?

— Нет, не привидения, мисс, а дух каждого мальчика. Через миссис Чиверс — она ведь, как это люди называют, спирит-медиум. Ты знаешь, что это такое?

Я сказала ей, что не знаю, и она объяснила мне, поначалу довольно нерешительно, кое-что про спиритизм, и рассказала, что состоит в Обществе, которое собирается два раза в неделю в комнате на Саутгемптон-Роу, а еще рассказала про сеансы и про то, что духи ушедших могут посещать нас, являясь с Небес (а некоторые люди называют Небеса «Страной вечного лета»), чтобы поговорить через медиума с теми, кого любили.

— Тогда я должна сказать маменьке про миссис Чиверс, — заявила я, — чтобы она могла поговорить с духом Элмы и снова стать счастливой.

— Нет, мисс, этого делать никак нельзя; во всяком случае нельзя говорить ей, что это я тебе рассказала, а то ведь я и место могу потерять. Как мы слыхали, папаша твой спиритизма на дух не принимает. Да к миссис Чиверс дамы не ходят, только кухарки да служанки вроде меня и Вайолет.

— Тогда значит, дамам не разрешается быть спиритами?

— Не в том дело, мисс, просто у них свои собрания бывают, у тех, кто верит. Я слыхала, есть Общество для дам и джентльменов на Лэмбз-Кондуит-стрит, только помни, не я про это тебе говорила.

Я собралась было рассказать об этом маменьке в тот же вечер, но порыв угас, как это всегда бывало, перед лицом ее ледяного безразличия; кроме того, я побоялась навлечь неприятности на миссис Гривз. Так что на следующее утро, за завтраком, я спросила у папеньки, что такое спиритизм, объяснив, что слышала, как кто-то упомянул об этом в школе. Теперь я считалась достаточно взрослой, чтобы завтракать в столовой, при условии, что не буду разговаривать, когда папенька читает свой «Таймс»; маменька не завтракала с нами с тех пор, как доктор Уорбёртон прописал ей более сильное снотворное.

— Древний предрассудок в современном одеянии, — ответил он и с неодобрительно громким шуршанием развернул газету; я впервые увидела, что он близок к тому, чтобы позволить себе рассердиться.

К этому времени я уже начала подозревать, что папенька не верит в Бога. Он не стал возражать, когда я перестала посещать церковь после того, как нас покинула Энни, а потом, довольно скоро, я выяснила, что книга, которую он так долго пишет, называется «Рациональные основания морали». Целью книги, насколько я могла понять из отрывочных замечаний, которые он ронял время от времени, было доказать, что следует вести себя хорошо, даже если не веришь, что будешь вечно мучиться в геенне огненной, если станешь плохо себя вести; я часто задавалась вопросом, зачем нужно доказывать что-то настолько самоочевидное в целой книге, но никогда не осмеливалась спросить об этом вслух. А когда в следующий раз я снова попыталась расспросить миссис Гривз о спиритизме, она сменила тему, так же, как делала Энни, когда я заговаривала о найденышах. Но мысль, что духи умерших существуют вокруг нас, отделенные лишь тончайшей вуалью, стала частью моей тайной мифологии вместе с богами и богинями Подземного царства.

Я оставалась в Школе мисс Хейл почти до шестнадцати лет; я росла и взрослела в полной заброшенности, в ожидании чего-то — сама не зная чего. Я была вольна читать что хочу, гулять где хочу, но в то же время чувствовала, что никто не огорчится, если я вдруг исчезну с лица земли. Моя свобода отделяла меня от других девочек в школе и, поскольку я не могла приглашать их к себе домой, меня тоже приглашали очень редко. Настроение маменьки не улучшалось; если оно и менялось, то можно сказать, что с годами она становилась все безутешнее, все летаргичнее, с трудом перемещалась по дому, из которого вообще перестала выходить даже для того, чтобы навестить могилку Элмы. Казалось, ее медленно сокрушает непосильная тяжесть. И все же я не была несчастлива, кроме тех вечеров, когда считала себя обязанной сидеть с маменькой в гостиной; иногда я думала, испытывая тяжкое чувство вины, что, видимо, становлюсь жестокой и бесчувственной.

За несколько месяцев до того, как я ушла из Школы мисс Хейл, Вайолет наконец-то предупредила, что уходит от нас, и — по рекомендации миссис Гривз — ее сменила Летти, быстрая умная девушка, чуть старше меня самой. Мать Летти умерла, когда девочке было двенадцать лет, и она с тех самых пор была в услужении. Хотя Летти говорила как жительница Лондона, от отца она унаследовала ирландскую и испанскую кровь: у нее была смуглая кожа и очень темные глаза, большие, с тяжелыми веками и длинными загнутыми ресницами. Ее длинные пальцы загрубели и покрылись мозолями от многих лет мытья, чистки и уборки, хотя она каждый день оттирала их пемзой. Летти понравилась мне с первого взгляда, и я часто помогала ей вытирать пыль и полировать мебель, просто чтобы был предлог с ней поговорить. Днем по субботам она встречалась с подругами — в большинстве своем тоже служившими, как и она, в домах в окрестностях Холборна и Черкенуэлла — в Сент-Джордж-Гарденз, и они вместе ходили на экскурсии; я так часто жалела, что не могу быть с ними!