Читать книгу "Рейд - Глен Кук"

Из всех заводов, что я видел, этот, сколоченный на скорую руку из спасенного оборудования и устаревший на века, был самым простым. Ханаан стал миром-крепостью в силу обстоятельств, а не по плану. Его поразил недуг, называющийся «стратегическое местоположение».

Он все никак не станет настоящим оборонным предприятием.

– Здесь изготовляются небольшие металлические и пластмассовые части, – поясняет Уэстхауз. – Механическая обработка, горячая штамповка, литье. Сборка микросхем. То, что невозможно делать прямо на Тервине.

– Сюда, – говорит командир. – Мы опаздываем. На экскурсии нет времени.

Балкон выходит в туннель. Туннель ведет к морю, если я не потерял ориентацию. Мы попадаем в пещеру меньшего размера и не такую шумную.

– Город бюрократов, – сказал Уэстхауз. Местные жители, очевидно, не имеют ничего против такого эпитета. Большая новая вывеска гласит:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГОРОД БЮРОКРАТОВ. ПРОСЬБА НЕ ЕСТЬ МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ

Далее – перечень названий ведомств со стрелкой напротив каждого. Командир направляется в сторону Департамента формирования личного состава.

Уэстхауз говорит:

– Те пещеры, которые ты не видел, в основном представляют собой склады или ремонтные мастерские для подъемников, или мастерские для их сборки, или погрузочно-разгрузочные узлы. Приходится непрерывно восполнять потери.

Он усмехается. Почему у меня такое ощущение, будто он мне готовит пакость?

– Следующий этап опасен. Подъемник не защищен ничем, кроме энергетических экранов. Не может даже увернуться. Выстреливает из стартовой шахты, как пуля, и прямо на Тервин. Та фирма обязательно пару раз стреляет наудачу.

– Зачем тогда покидать поверхность планеты? Почему не остаться на Тервине?

Движение туда-сюда стоит многих человеческих жизней. И с военной точки зрения бессмысленно.

– Помнишь, что творилось в «Беременном драконе»? А там ведь еще только для офицеров. Тервин слишком мал, чтобы выдержать три или четыре роты. Психология. После патруля человеку нужно место, где расслабиться.

– Очиститься от скверны?

– Ты верующий? Тогда ты найдешь общий язык с Рыболовом.

– Нет, я неверующий.

Кто в наши дни верующий?

Процедура допуска приятно коротка. Моя персона озадачивает женщину на контроле. Тыча авторучкой в текст, она копается в моих предписаниях. Я спешу за остальными, в сторону нашей стартовой шахты, где толпа мужчин и женщин ожидает погрузки в подъемник. Присутствие офицеров нисколько не смущает обменивающихся оскорблениями и откровенными предложениями.

Подъемник оказывается мрачной штукой. Этот – один из самых первых, маленьких, типа «Цитрон-4», который Уэстхауз мечтал видеть жертвой бомбежки. Пассажирский отсек строго функционален. Ничего, кроме системы жизнеобеспечения и сотни противоперегрузочных коконов, каждый из которых висит, как сосиска в причудливой коптильне или новый сорт банана, закручивающийся вокруг ствола. Я лично предпочитаю кушетку, но таких удобств на военном транспорте не бывает.

– Самоходный гроб, – говорит командир. – В тылу его называют «Цитрон-4».

– Дристон Четыре, – говорит Яневич. Уэстхауз начинает объяснять. Похоже, что объяснять – цель его жизни. А может быть, я единственный, кто его слушает, и он кует железо, пока горячо.

– Планетарная оборона делает все возможное, но потери пока все-таки достигают одного процента. И пассажирские подъемники вносят в эту статистику свой вклад. Порой здесь мы теряем больше людей, чем в патруле.

Я изучаю устаревшую систему жизнеподдержания, бросаю взгляд на штуцер, который мне имплантировали в предплечье в Академии тысячу лет назад. Сможет ли эта древность сохранить мою систему чистой и здоровой?

– Такая система жизнеподдержания подвигает человека к молитве.

Командир смеется.

– Главный хозяин не станет слушать. Чего ему беспокоиться о хромоногом военном корреспонденте, порхающем с одного прыща на другой на заднице мироздания? У него игра куда крупнее.

– Благодарю.

– Сам напросился.

– В конце концов я научусь думать мозгами, а не яйцами.

Для остальных запуск – скучное времяпрепровождение. Даже те, для кого это задание первое, уже поднимались по этой лестнице на тренировках. Они просто отключаются. Я переживаю несколько вечностей. Слова пилота не облегчают моего состояния:

– Мальчики и девочки, мы пропихнулись мимо пары бомберов. Жаль, вы не видели, как они танцуют, убираясь с нашей дороги.

Я смеюсь, и это должно звучать дико. Ближайшие коконы дергаются. Лица без тел смотрят на меня странно, почти сочувственно. Потом у них начинают закрываться глаза. Что происходит?

Нас усыпляет система жизнеподдержания, к которой нас подключили на время рейса. Удивительно. Чтобы приехать на Ханаан, этого не потребовалось. Я отключаюсь.

Мне никак не удается понять этих людей. Их язык – набор эвфемизмов, их жизнь – ритуал. Они необычайно суеверны. Их жаргон уникален. Они настолько молчаливы и безучастны, что кажется, будто они вообще ничего не воспринимают.

Все как раз наоборот. Необычная профессия сделала их сверхчувствительными, но они отказываются выставлять это на всеобщее обозрение. Им, чтобы сохранить свою личность, приходится скрывать щели в созданной ими броне.

Бомбежка мне не понравилась. Я видел и слышал, как за мной по пятам следует Смерть. Моя Смерть. Бомбардировщики преследовали не кого-нибудь, а именно меня.

Военным нечасто приходится видеть белки вражеских глаз. Расстояние между кораблями в строю – сто тысяч километров. И космолетчики ощущают эту дистанцию психологически.

Клаймеры порой оказываются на расстоянии рукопашного боя. Достаточно близко, чтобы выстрелить из ручного оружия, если кому-то захочется выйти из корабля наружу.

Лексикон клаймерщиков призван деперсонифицировать контакт с врагом и лишить его эмоциональной нагрузки. Язык вообще часто бывает средством дистанцироваться.

Здесь никто не сражается с противником. Здесь конкурируют с той фирмой. Есть и другие похожие эвфемизмы. Самые распространенные выражения для обозначения противника – мальчики сверху (если тема обсуждается на Ханаане), господа из той фирмы, коммивояжеры (я думаю, потому, что, кочуя из одного мира в другой, они мимоходом стучатся в нашу дверь) или еще что-нибудь подобное. Здесь никто не погибает. Здесь покидают компанию, совершают огромное количество поступков, связанных с темой досрочной отставки, или одалживают лошадь у Гекаты. Этимология последнего выражения никому не известна.

Я стараюсь приспособиться к этому языку. Защитная окраска. Пытаюсь быть лингвистическим хамелеоном. Через несколько дней я буду разговаривать, как местные, и так же, как они, буду напрягаться, услышав что-нибудь, сказанное прямо.