Читать книгу "Профессор по вызову - Лючия фон Беренготт"

него, ученого с мировым именем, снисхождения к подобным курсовым.

Отправил, и тут же пожалел об этом — всё же надо быть более дипломатичным. Деканат власти над ним, конечно, не имеет, но по мелкому гадить эти ребята мастаки. «Перепутают», к примеру, номера аудиторий, отправив студентов на другой конец университета и испортив ему половину лекции. Или «потеряют» уже проставленные оценки. Или еще чего…

Настроение испортилось окончательно.

— Не повезло тебе сегодня, Птичкина… — пробормотал Багинский, хмуро разглядывая себя в зеркало и подбирая с подзеркальника карточку-ключ. — Не твой сегодня день.

Уже почти вышел за дверь, но вернулся — решил переодеться в парадный пиджак, наодеколониться и опрокинуть в себя рюмку хорошего коньяку. Почему-то уверился в том, что девчонка его быстро разочарует, а это значит, что времени на вечернюю прогулку в бар останется уйма. Так чего вечеру пропадать зря?

Телефон в руке пискнул сообщением. Багинский мельком глянул — Семёныч прислал номер этой своей… Птичкиной. Ухмыльнулся под нос — вот ведь старый лис… Как чувствовал, что бывший ученик может «забыть», куда идти. Теперь не отмажешься, не «забудешь»…

И вдруг пришло еще одно сообщение. Уже заходя в лифт, он снова глянул — картинка. И тоже от Шапошникова. Нахмурившись, ткнул пальцем, и картинка расползлась на весь экран.

На мгновение у него даже дыхание сперло — такая на присланной ему фотографии оказалась красавица. Длинные, темные волосы — такие гладкие, что в них, казалось, отражался свет от вспышки фотоаппарата. Томные, ореховые глаза с еле заметной «азиатчинкой», точеный носик с модным пирсингом, красиво очерченный подбородок… Бледные, ровные губы, строгое личико и горделивая осанка потомственной аристократки. Или дочери гор. Или… турчанки? Татарки? Кореянки? В общем, непонятно, сколько тут кровей было намешано, но явно не одна. Всё как он любил!

Шумно проглотив скопившуюся во рту слюну, Багинский толкнул пальцем сообщение наверх и прочитал следующее — уже словами.

«Это моя Птичкина».

Ехидство прямо сочилось сквозь эти слова — что, мол, теперь скажешь? Не передумал?

Непонятно почему, Максим Георгиевич тут же взревновал. Что значит — «моя» Птичкина? С какого перепугу она «твоя», старая ты колоша? Не ты ли только что собирался прогнать ее, если не удастся использовать ее выступление для своих целей? Небось сам облизывался, да не вышло? Дала тебе «аристократка» от ворот поворот?

— Мистер, вы выходите? — нетерпеливо обратились к нему по-английски. — Это самый нижний этаж.

В смешанных чувствах, Багинский дернулся и поднял от телефона голову, недоуменно уставившись на молодого турка, который ожидал за раскрытыми дверями лифта. А точнее, на его широкие, кустистые, как у Леонида Ильича Брежнева, брови и подкрашенные густой сурьмой глаза. Отпрянув в изумлении, опустил глаза ниже — черная кожаная жилетка с множеством заклепок, обтягивающие штаны, под ширинку которых явно засунули что-то для визуального эффекта… Поморщился даже — что это за ходячая пошлятина?

Так и не дождавшись от него ответа, турок нетерпеливо фыркнул, зашел в лифт и демонстративно нажал на кнопку пятого этажа. Скосил быстрый взгляд на всё ещё раскрытую картинку в руках у Багинского, и тот заметил, что глаза парня с интересом сверкнули. Поджав губы, он спрятал телефон в карман, однако интерес у турка уже погас — подняв телефон к уху, «бровястый» продолжил прерванную прибытием лифта беседу.

— Пятьдесят шесть, ты сказала? — уже по-турецки, не обращая более на Багинского внимания. Тот невольно прислушался, так как турецкий хорошо знал еще с бакалавриата. — Хорошо. Надеюсь, что на этот раз без ошибки… а то я тебе устрою, Нури… — парень вдруг расхохотался, запрокидывая голову и обнаруживая густую, черную шерсть от шеи и в низ. — Что, опять любительница игр пожестче? Это я могу… Живого места на заднице не оставлю! Отдеру так, что ходить завтра не сможет твоя цыпа… Ну всё, мне уже выходить… Гюле-гюле…[1]

Последнее было обращено как в телефон, так и к Багинскому, вместе с пренебрежительным взмахом руки в дешевых кольцах с лотков на набережной. Опомнившись, профессор покачал головой и поспешно нажал кнопку третьего этажа, пока лифт еще куда-нибудь не уехал.

Это ж надо, какие у людей странные вкусы… размышлял он, прислонившись спиной к стене. Парень явно был проститутом — а это значит, что его кто-то вызвал, заплатит ему деньги… Вот именно ему — с этими брежневскими бровями, густой шерстью по всему телу и в пошленьком садо-мазо костюмчике из девяностых. Какие странные у людей вкусы, однако…

Он снова поднял телефон и вперился глазами в фотографию удивительной и запретной для него красотки, к которой по воле судьбы сейчас направлялся. Интересно, вдруг подумалось ему… а какие у нее вкусы?

Глава 3

Птичкина разочаровала его еще до того, как открыла. Явно в номере, она зачем-то медлила, копалась за дверью, перешептываясь с кем-то по телефону и подсматривая в глазок. Неужели она настолько глупая, что не понимает, что ее и слышно, и видно, когда закрывает собой свет из комнаты? Это разочаровывало. Глупых женщин Максим Багинский не любил еще больше, чем макароны по-флотски с сосисками вместо мяса.

Однако же по-настоящему его настроение испортилось, когда дверь номера тридцать шесть отворилась, и мадмуазель Птичкина появилась на пороге.

Наверняка, фотография, которую прислал ему старина Шапошников, была хорошо отфильтрована, в добавок к густому слою штукатурки. Или чем там еще современные девушки улучшают свою внешность…

В любом случае, та замотанная в банный халат, завешанная волосами лохудра, что открыла ему дверь, подслеповато морщась и сонно позевывая, не имела ничего общего с загадочной восточной красавицей, гревшей ему сердце всю дорогу сюда.

Разница была столь значительной, что он даже засомневался — а пришел ли он по адресу? Переспросил ее фамилию и имя, и только после того, как девушка оторопело кивнула, позволил себе напроситься внутрь.

Огляделся по-быстрому — стандартный номер с двуспальной кроватью и маленьким диванчиком у окна, явно не самый дешевый. Значит, и в самом деле грант получила — по-другому студентке в Анталии не поселиться даже в феврале, пусть она трижды в магистратуре.

Однако, надо было приступать к делу — всё же он не развлекаться сюда пришел… Обернувшись, Максим Георгиевич скользнул взглядом по все еще застывшей у дверей печальной лохудре… и невольно опустил взгляд ниже — на ее обнаженные под коротким халатом ноги.

И вновь почувствовал воодушевление — ножки были… идеальны. Такие, как он их себе и представлял, пока шел сюда. Гладкие, ровные и такие длинные, что наверняка их хозяйка могла закрутить их друг