Читать книгу "Эдда кота Мурзавецкого - Галина Щербакова"

Васена давно поняла: взять мать замуж мог только идиот или чтоб ног там не было или рук. Васену последние годы собственное происхождение не то чтобы занимало, она его знала, оно ее будоражило... Ну, вот как в детской игре, когда надо переступать через веревочки, туда-сюда, туда-сюда. И случается, что заклинят они тебя, эти заразы, топчешься, топчешься, тянешь ногу вверх – и тянутся за тобой все нити. И как говорил один парень, в таких случаях годится только «понос слов». Однажды ее вырезали из веревок ножницами, и шел этот самый бурный понос слов.

Васена учится, только чтоб от нее отстали. И никто не знает, что девчонка через всю кривизну жизни и матери, и бабки, и дальше глубже и глубже вычертила жирную прямую. Она видела такую на карте железнодорожных путей от Москвы до Иркутска. Черная такая дорога, почти без зигзагов, через горы, реки и долины, мимо странных, но не случайных по названию городов Мама и Бодайбо. И первую голову на пути локомотива «Васена» она отрежет в первый же день. Эта голова – два уха с лысиной в полбашки принадлежит ее отцу. В отличие от ненайденного когда-то Иванова-Ливанова с улицы Ленина лысый человек известен и живет, считай, наискосок, если опять же не вилять, а провести прямую. Он в городе не хвост собачий. Он у них светило-мудило по части зубов и десен.

Бабушка – не мать, эта после родов замолчала на всех сразу именно на эту тему, рассказала Васене, как все было. Значит, дурочка-мать вообразила, а ей это дано, что станет врачом и ни больше ни меньше. Ну и навернулась, конечно, на первом же вступительном. И не то что там тройка, а конкретная пара по конкретной теме «Герои-комсомольцы советской литературы. Идеал и цель». Мать говорила, что написала все правильно, она другого не знала, а это у нее от зубов отлетало. Ну, в общем, отлетело на пару. Но мать еще была настырная. Она узнала, что у стажников конкурса, считай, не было. Их брали за так. И она устроилась в поликлинику гардеробщицей. Имея в виду дорасти до санитарки, а может, и медсестры. «Старалась, – вздыхала бабушка. – Этот ей пообещал. Этот только начинал работу в зубном кабинете. А что такое зубы для человека? Это еда, еда и еще раз еда. А значит, и работа». Правильно, объясняет бабушка Васене, зубные врачи – самые богатые. Рак ты можешь в жизни и не получить или там инфаркт, а зубы всегда при тебе, и без них ты ни тпру ни ну. Бабушка тонкостей отношений дочки и доктора не знала. Правда, кое-что приметила. Катьке вдруг захотелось джинсы, а у них на эту тему был запрет: «С каких таких денег у нас они могут быть?» И дочка вдруг выпали: «А я что, не зарабатываю?» – «Так это же две твои зарплаты на одни штаны, – закричала бабушка, – а у тебя зимнее все на исходе. Пальтишко – срам». Но покладистая и тихая дочка такую дала свечку, что баба Аня, помнящая о своем, пусть и маленьком, педагогическом образовании, сочла возможным дать Катьке оплеуху, получила в ответ визг и крик и, собственно, на этой высокой ноте обиды они и остались навсегда. Как потом вычислила Васена, в эти самые дни «джинсов и напоморде» что-то у матери с врачом и случилось. Видать, он ее пожалел...

Только когда эти чертовы джинсы перестали застегиваться, «эти две дуры» – Васенино выражение – спохватились. И, на Васенино счастье (в смысле, что она все-таки родилась), доктор как бы согласился жениться. Приходил в дом и говорил бабушке, что он не какой-нибудь там пошляк, что у него есть понятия, а также совесть и честь. Бабушка от этих слов сплыла в полную лужу и о такой малости, как регистрация, спросить постеснялась. А тут некстати поспели какие-то курсы по повышению квалификации в области. Доктор сказал, что это важная часть его роста по службе, собрал чемоданишко, и так его и знали. Катька уже была на шестом месяце, когда узнала, что он прислал заявление об уходе. Она тоже получила от него письмо, единственный уличающий документ. Он писал, что в связи с тем, что предстоит ребенок, нужно ехать работать в места, где платят лучше, например, в сторону БАМа или Севера. Есть у него приятель в Бодайбо, как сыр в масле катается. Зовет, говорит, мужики-специалисты очень даже нужны. Ну не могло не торкнуть Васену это дважды возникшее Бодайбо – в письме и на карте. Она попросила у матери фотку отца, но та развела руками, нету, мол... И тогда Васена всколыхнула нижний ящик шифоньера, где лежало прошлое, разные там бумажки и фотографии. И не поверила глазам – мужчин среди них не было. «Сплошной женский род, без мужского, – вдруг открылось Васене. – Ни дедушек, ни прадедушек». Вспомнилась ботаника – размножение почкованием или чем там еще. Стала перебирать свой класс, у половины девчонок отцов не было, но у большинства хоть алименты шли, у нее же – ничего. Почему-то стало стыдно, не понятно почему. Что он сделал для ее будущего, так называемый отец? Он не пошляк какой. Так излагала тему бабушка. Во всяком случае, употребленное слово «пошляк» в связи с доктором врезалось в голову. Не какой-нибудь пошляк... Красиво звучит, между прочим. Васена уже потом, в школе, спросила учительницу литературы: «А что это такое – пошляк?» Она увидела, как занервничала учительница, туда-сюда, зырк-зырк... «Ну, это значит. Это значит... А в каком контексте?» – «А что такое контекст?» – на вопрос вопросом ответила Васена. – «В смысле всей фразы...» – «Я без фразы... Просто слово». – «Хорошо. Но это не по теме... Не будем отвлекаться. Я объясню тебе потом».

Потом не было. Обе забыли, чего хотели.

Слово же стало попадаться чаще и чаще. И всегда было понятно по смыслу. Плохой был смысл. Исчезнувший куда-то в направлении, скажем, Бодайбо доктор и был тем самым пошляком, потому что шляк – палка, а пошляк – это тот, кто бросил палку и вышел вон. Ну, так или близко по смыслу, выуженному самой Васеной из всего ей известного. Оказывается, и она чертила прямую типа Шахтерск – Бодайбо, а потом поняла, что оно – это Бодайбо – и есть смысл ее дальнейшей жизни. Крохотный, ни в чем не повинный в ее жизни городок стал названием цели. В неком Бодайбе она мысленно находила старика-прадедушку с победоносной войны, скороспелого школьника и врача-зубодера времени зацвета социализма, и там, на Бодайбе (условно), она их казнила. Только полное отсутствие на земле этих трех обеспечивало Васене полное дыхание и право жить дальше, где она – естественно! – станет Василисой Премудрой, богатой, счастливой умелицей. Она будет кормить бабку и мать всю их оставшуюся жизнь финским сервелатом и настоящим кофе, а не в жестяной банке. Это для счастливых видений. И еще она купит бабке то, о чем та всю жизнь мечтала, как о счастье: васильковый костюм джерси, чтоб воротник и обшлага были в крупную обвязку, и пуговицы круглые, перламутровые с четырьмя дырочками.

Мать же она будет кормить норвежской семгой, порезанной толсто-толсто, чтоб ее можно было брать руками. И поить грейпфрутовым соком, самым что ни на есть кислым, с маковой сдобой. Матери же она купит джинсовый костюм, отделанный кружевом, и чтоб юбка была из косых клиньев.

Таким был план «Бодайбо».

К тому времени, с которого мы пошли, Васена уже забросила разные письма по розыску. Ответов не было никаких. Тоненький Васенин писк в системе полного человеческого раскардаша был не слышен. И то! Целая держава сыпалась в муть, человеческие особи только успевали хватать разверстым ртом воздух. Плохое время выпало Васене для восстановления справедливости и исправления судьбы. Но кто же из нас бывает помечен счастьем избрания эпохи и страны? Барабан рождений и судеб так давно стоит на автомате, что спроси его, чем он занимается, растеряется барабан и не ответит, а может, скажет, что он водокачка или там мельница. Конечно, и мельница, и водокачка тоже верно. Просто где-то должен быть спрятан смысл, но человек там не звучит гордо. А если подумать, то и с какой такой стати так ему звучать? Чем ему быть гордым? Ну, чем? Васена таких вопросов не задавала, в семнадцать лет они еще не прорастают в девушках из неполных семей с низким материальным уровнем, но нюхом, ощупью она двигалась куда-то туда. Одним словом – в Бодайбо.