Читать книгу "Барчестерские башни - Энтони Троллоп"

Троллоп был одним из первых английских писателей, кто сам именовал себя реалистом (как он это делает в своей “Автобиографии”). И реализм его вполне определился уже в “Барчестерских башнях”. Американский романист Натаниэль Готорн,— художник-романтик, очень несхожий с Троллопом по всему духу своего творчества,— тем не менее, очень точно охарактеризовал стиль создателя “Барсетширских хроник” в следующем письме, относящемся к I860 году. “Читали ли вы романы Троллопа? — писал Готорн американскому издателю Филду.— Они пришлись мне как раз по вкусу,— весомые, вещественные, вскормленные говядиной и вдохновленные элем; они так реальны, как будто какой-то великан вырубил огромный кусок земли и положил его под стекло, вместе со всеми людьми, которые занимаются по-прежнему своими каждодневными делами, не подозревая, что их выставили напоказ. Это книги английские, как бифштекс... Для того чтобы вполне понять их, надо пожить в Англии; но все же мне кажется, что верность человеческой природе обеспечит им успех повсюду”.

Троллоп очень гордился этим отзывом, который стал ему известен, и много лет спустя воспроизвел его в “Автобиографии”.

Не означала ли эта эстетика “куска жизни” объективистски-натуралистического отношения к действительности? Не предполагала ли она полного и равнодушного самоотстранения от своих персонажей и их судьбы? Дело обстояло не так.

Примечательно в связи с этим шутливое авторское отступление в “Барчестерских башнях” о соотношении между фотографией и искусством портрета. Метафора, в наши дни уже избитая и стертая, во времена Троллопа обладала всей свежестью новизны и выразительно поясняла его мысль: точно так же, как самый верный дагерротип не может передать одухотворенное выражение живого лица, так и характер человека не может быть воспроизведен посредством моментальной “умственной дагерротипии или фотографии”. Нужна длительная и упорная работа ума и воображения, чтобы вжиться в характер и воссоздать его во всей его сложности. Романист “должен научиться ненавидеть и любить своих героев,— доказывал Троллоп в “Автобиографии”,— он должен с ними спорить, ссориться, мириться и даже подчиняться им”.

Реализм Троллопа может быть определен как реализм аналитический. Он гордился тем, как досконально знал своих персонажей: “Их целая галерея, и я могу утверждать, что в этой галерее я знаю тон голоса, цвет волос, блеск глаз и одежду каждого. О любом мужчине я знаю, какими словами он может заговорить, и знаю о любой женщине, когда она улыбнется и когда нахмурится”.

Но еще важнее было то, что Троллоп умел уловить скрытую связь между словами и поступками своих героев и их тайными, зачастую не вполне ясными даже им самим побуждениями. Он особенно внимателен к мелочам, к подробностям и оттенкам. Он превосходно знает, как много личного яда может просочиться в самую благочестивую церковную проповедь и сколько коварства может быть заключено в обращении и подписи коротенькой служебной записки.

В “Барчестерских башнях” прекрасно проанализирована не только вся скрытая от мирян механика церковного управления, но и тайные помыслы людей, ее осуществляющих. Эгоизм в его различных видах и степенях оказывается едва ли не всеобщим двигателем всех персонажей Троллопа.

Даже смиренный мистер Хардинг, отказываясь от всех представляющихся ему почетных и прибыльных мест, поступает так не только по благородству души, но и потому, что инстинктивно хочет оградить свой покой и досуг от посягательств церковных политиканов. А Элинор? Разве не примешивается себялюбивая досада ко всем другим ее побуждениям, заставляя ее упорствовать и в своей слепоте к домогательствам Слоупа, и в своем непонимании истинных чувств Эйрбина?

Юмор относительности, блестяще разработанный еще английскими романистами XVIII века, играет огромную роль в “Барчестерских башнях”. Сам Троллоп шутливо намекает на связь своих персонажей с этой доброй старой традицией английского романа, делая своего самодовольного интриганами карьериста Слоупа прямым потомком напыщенного и тупого педанта, доктора Слопа, жестоко осмеянного Стерном в “Тристраме Шенди”. (Библейское имя Обадия, которое носит Слоуп, также усиливает комический эффект: ведь в “Тристраме Шенди” так звали слугу, которого доктор Слоп считал своим злейшим врагом и осыпал жестокими проклятиями.)

Троллоп никогда не забывает о том, каким неиссякаемым источником комизма является сопоставление того, что воображают о себе сами люди, с тем, что думают о них окружающие и что знает о них сам всеведущий автор.

“Свет упрекал мистера Куиверфула за корысть и небрежение к своей чести, а у домашнего очага на него сыпались столь же горькие упреки за его готовность принести их всех в жертву глупой гордости. Удивительно, как точка зрения меняет вид того, на что мы смотрим!” — пишет Троллоп.

Соответственная взаимопроверка мнений и поступков действующих лиц совершается на протяжении всего романа, окрашивая ироническими отсветами все происходящее. Перед нами — комедия ошибок в пятидесяти трех главах, где все заблуждаются и на чужой счет, а еще чаще — на свой собственный. К числу самых блестящих эпизодов этой комедии принадлежат, конечно, те главы, в которых фигурируют эксцентрически обольстительная синьора Нерони и другие члены семейства Стэнхоупов. Такой тонкий художник, как Генри Джеймс (сам умевший мастерски изображать социальные контрасты), восхищался этими главами “Барчестерских башен”, считая, что “мысль перенести синьору Визи Нерони в соборный городок была поистине вдохновенной”.

За годы, прожитые за границей, члены этого экстравагантного семейства успели отвыкнуть от специфических предрассудков, чопорности и ханжества викторианской Англии, и их вторжение в мирок барчестерской “клерикальной аристократии” опрокидывает множество стародавних фетишей. Их собственное поведение абсурдно; но оно еще резче оттеняет абсурдность самых почитаемых авторитетов Барчестера. Когда Берти Стэнхоуп с фамильярной непринужденностью спрашивает епископа Прауди, много ли у него работы, и весело добавляет, что и сам “раньше подумывал стать епископом”, мы чувствуем, что этот добродушный шалопай попал невзначай в самое уязвимое место своего почтенного собеседника и “нокаутировал” его. И даже надменная и самоуверенная миссис Прауди, хозяйка епископского дворца, терпит полное поражение в стычке с сестрицей Берти, неустрашимой синьорой Нерони.

В этих комедийных сценках полны значения каждый жест, каждая произнесенная или недосказанная фраза. Собеседники меряются взглядами, как дуэлянты, скрестившие клинки. Оборванные кружева и воланы на платье миссис Прауди, зацепившемся за ножку кушетки, равносильны проигранному сражению.

“Троллоп убивает меня своим мастерством,— записал в своем дневнике 2 октября 1865 года Лев Толстой, читавший в ту пору роман Троллопа “Бертрамы”.— Утешаюсь тем, что у него свое, а у меня свое”[2].