Читать книгу "Дети из камеры хранения - Рю Мураками"

— Свинья справа, свинья слева, свинья справа, справа, справа, бабочка села на часы, — повторил несколько раз Кику.

Анэмонэ показала Кику, чтобы ложился рядом с ней. Кику утер пот, но по-прежнему дрожал. Пружины кровати провалились, матрас наклонился, и Анэмонэ скатилась к Кику. Мышцы Кику были такие же твердые, как кожа крокодила. Дрожь Кику передалась и Анэмонэ. У нее пересохло в горле.

— Я был на острове. Маленький остров, где я рос. Мой брат убивал на морском берегу крабов. Разбивал их камнем. А потом смеялся. Я сказал ему, чтобы он перестал. Он покачал головой и со смехом продолжил свое занятие. Я повторил, чтобы он не убивал крабов. Брат не остановился. Я рассердился и громко на него закричал. Он стал извиняться и заплакал. Громко заплакал, во весь голос. От крабов шла скверная вонь. Тут я заметил, что брат обманул меня и плачет понарошку. Я его легонько пнул, совсем легонько. И тут он по-настоящему разревелся, упал на землю и стал просить прощения.

Со слезами он спросил меня, почему нельзя убивать крабов. «Убивать можно, нельзя убивать и при этом смеяться», — сказал я. «А можно убивать и при этом плакать?» — спросил брат. Я кивнул. Хаси со слезами на глазах продолжал убивать крабов. Его плач становился все громче и громче, пока не стал разноситься по всему острову, словно сирена. Я посмотрел на Хаси и увидел, что его лицо смеется. Лицо смеется, но сам он при этом громко плачет. Мне стало не по себе. Я испугался и изо всех сил его ударил. Меня колотило от страха. Я схватил камень, которым Хаси убивал крабов, и ударил его. Лицо Хаси распухло, но выражение осталось прежним, он смеялся. «Только-то и всего?» — закричал он. Я побежал по берегу, Хаси за мной. Хаси превратился в младенца, распухшего, как гигантский воздушный шар, и навалился на меня. Дыхание пресеклось. Было очень тяжело.

Кику выпалил все на одном дыхании. Анэмонэ хотела что-то ему ответить, но он зажал ей рот рукой.

— Прошу тебя, ничего не говори. Я подумал: ведь наверняка существует еще много разных способов жить. Если бы все понемногу учились терпению, возможно, все было бы гораздо лучше.

Анэмонэ легонько укусила Кику за пальцы.

— Что значит терпение? — прошептала она. — Кику, возьми себя в руки. Что ты такое говоришь? Не знаю, о чем ты, но ты заблуждаешься. Я больше всего ненавижу, когда надо терпеть. Все слишком терпеливы. Не понимаю я этого, наверное, потому что еще не взрослая. Я только и делала, что терпела, а ты — разве нет? Кику, у тебя в голове сплошной туман. Мы в детстве слишком много терпели.

Анэмонэ разволновалась, широко открыла глаза и отодвинула его руку от своего рта. Глаза Кику привыкли к темноте, и он разглядел, как подрагивает ее белая шея. На щеках Анэмонэ остались красные следы от его пальцев. Он вспомнил тот вечер, когда они стояли рядом с проволочной оградой и следы от его пальцев осветил прожектор. Кику включил лампу у изголовья. Анэмонэ крепко зажмурила глаза и свернулась калачиком. Сквозь кожу век просвечивали голубые сосуды. Кику схватил мочку ее уха, с силой сжал и, когда Анэмонэ вскрикнула, отпустил. Мочка стала красной. Анэмонэ попыталась отодвинуться, но он сел на нее, локтем придавил ее плечо и обеими руками сжал лицо. Он наблюдал за тем, как красная мочка постепенно бледнеет. Потом кончиком пальца нажал на острый подбородок, шею, грудь, так что получилась красная дорожка. Кику хотелось, чтобы все тело Анэмонэ, от границы лба и волос до ногтей на ногах, стало красным. После чего ткнуть ей в бок шпильку, и тогда девушка исчезла бы, оставив в ладонях нечто вязкое и скользкое, как кетчуп. Кику откинул подол ее ночной рубашки. Анэмонэ перевернулась на живот, спрятала ноги под рубашку и замотала головой. Кику схватил ее за волосы и приподнял голову, чтобы взглянуть на ее лицо. «Что делать, если она заплачет?» — подумал он. Но Анэмонэ лишь крепко стиснула зубы. Он хотел разорвать ворот ее рубашки, но ткань оказалась плотной и лишь давила на пальцы. По спине и лицу Кику катился пот и капал на Анэмонэ. Рубашка Анэмонэ намокла, стала видна кожа. Кику надкусил подол рубашки и одним движением разорвал шелковую ткань. Когда он коснулся ее ноги зубами, Анэмонэ изогнула спину и выставила зад. Кику ухватил ее за ягодицы, перевернул на спину и стащил смятые трусики. Анэмонэ закрыла глаза и лежала неподвижно. Кику снимал с себя одежду и пытался унять дрожь. Чем больше он торопился, тем сильнее дрожал, кровать ходила под ним ходуном, пружины скрипели. Его ноги запутались в брюках. В этот момент Анэмонэ открыла глаза и улыбнулась. Она слизнула пот с груди Кику, придвинулась к нему, обняла за шею и тихонько засмеялась. Кику не смог удержать обоих на руках, и они повалились на кровать. Ткнувшись носами, оба одновременно воскликнули «Ай!» и рассмеялись. Кику стряхнул с ног брюки. Он раздумывал, нужно ли снять и трусы. Как это бывает с женщинами, он пока не знал. Наверное, лучше снять. Вероятно, следует снять все. Хотя когда ходишь по нужде, трусы ведь не снимаешь.

— Кику, поцелуй меня, — сказала Анэмонэ.

Кику прижался к ней губами и почувствовал, как она сунула свой язык ему в рот, как будто что-то там отыскивая. Он закрыл глаза и высунул язык, прятавшийся глубоко во рту. Анэмонэ лизала, всасывала его и, неожиданно потянув к себе, укусила в самый кончик. Мгновение Кику не мог понять, что случилось. Было больно, он прижал руку ко рту и скатился с кровати на пол. Анэмонэ широко открыла глаза и смотрела, как из его рта течет кровь. Кику вытер кровь ладонью и подумал, что теперь он сам стал вязким и скользким, как кетчуп. Он вскочил на ноги, догнал Анэмонэ, которая с криком попыталась от него убежать, схватил за волосы и повалил на пол.

— Я… я почувствовала, как у тебя там твердо, и только язык был мягкий… я так обрадовалась.

— Замолчи, — хотел сказать Кику, но кровь из его рта брызнула на Анэмонэ.

Кику дал испуганной Анэмонэ пощечину. Потом схватил ее за лодыжки, широко раздвинул ей ноги и вставил между ними палец. Складки были влажными, но не от крови на пальце Кику. Он продвинул палец чуть глубже. Все тело Анэмонэ словно одеревенело. Кику, не вынимая пальца, вставил в нее головку своего члена. Вынул палец и подался вперед. Вошел глубоко и кончил. Анэмонэ отстранилась, отодвинулась от неподвижного, со склоненной головой Кику и поползла по полу в ванную. Ее ноги были по-прежнему раздвинуты, по ляжке текла кровь, сперма запачкала ковер.

Анэмонэ стояла под горячим душем, когда вошел Кику. Он вымыл руки, протер запотевшее зеркало, высунул язык и посмотрел на рану. Кончик языка был прокушен. Кровь не унималась. Оба молчали. Обернувшись в банное полотенце, Анэмонэ вышла из ванной. Кику надел штаны. Потом тихо сказал:

— Я ухожу.

У Анэмонэ встал ком в горле. Она не знала, что делать, но решила, что важно не лгать.

— Тебе нельзя уходить. Кику, оставайся, не уходи.

Кику не двигался с места.

— Я… — сказал он, и слова застряли в горле. Тяжело дыша, он подошел к окну. — Я… — сказал он еще раз и отдернул занавеску.

Его голос звучал громче, чем прежде. Прижавшись к стеклу, он смотрел на улицу. Он позвал рукой Анэмонэ. Таким жестом обычно зовут собак. Анэмонэ подошла на цыпочках. Тонкие сухожилия просвечивали сквозь кожу на подъеме ноги. Каждый раз, когда пальцы с красным педикюром наступали на ковер, сухожилия на ноге напрягались.