Читать книгу "Дар - Даниэль Глаттауэр"

Глава 11

В «Стране сказок»

В следующие недели я написал для «Нового времени» три больших социальных репортажа, это было как минимум в два с половиной раза больше, чем я мог ожидать от себя в нормальных обстоятельствах, но ведь обстоятельства больше не были нормальными, и даже не намечалось никакого поворота в сторону нормальности. Что касалось моей мотивации, то я сам удивлялся, откуда она бралась – до тех пор, пока я с ней не обвыкся, получив при этом отнюдь не плохое ощущение. Видимо, для этого достаточно было того, чтобы некие важные для меня люди чего-то от меня ожидали. Не то чтобы ожидали, а желали этого себе, ибо ожидания я вполне мог не исполнить, пока они не ослабевали и пока наконец люди не переставали от меня чего-то ожидать – уж в этом я с годами и с опытом наловчился. Но отбить у кого-то его желание – это давалось мне тяжело, тем более что такие желания состояли отнюдь не из слов, на которые можно было бы аргументированно возразить, а часто лишь из одних взглядов, которые на меня бросали и которые мне даже не приходилось ловить, потому что они просто прилипали ко мне. Чемпионом мира по метанию прилипающих взглядов, насыщенных желанием, был Мануэль. Он только посмотрит на меня – и я уже знаю, чего он хочет, а главное – как сильно он этого хочет. Иногда это было так проникновенно, что его желание просто передавалось мне – и я уже не мог различить, то ли оно еще его, то ли уже мое собственное желание.

Например, он рассказал мне о «Стране сказок» – детском хосписе в Бургенланде, где семья его школьного друга Пауля провела одну неделю. У девятилетней сестры Пауля – Лилли – была операция по удалению опухоли мозга. И хотя семья не могла себе позволить пребывание в лечебном центре, а медицинская страховка, естественно, такие расходы не покрывала, потому что медицинская страховка в нашей больной системе сама нуждается в лечении, ну так вот, хотя у семьи и не было средств, их приняли в «Страну сказок», и это стало для Лилли самым лучшим отдыхом – в первую очередь из-за Эстреллы, которая питалась исключительно грушами, из-за чего оставалась сравнительно стройной и держала свой вес на уровне четырех центнеров. Эстрелла – это была лошадь. Для Лилли то был, видимо, последний отпуск, но она все равно была счастлива, и теперь Пауль снова мог лучше спать, рассказывал мне Мануэль.

Непосредственно после этих выкладок, которые и без того доконали меня, потому что мои нервы не выдерживают красивых историй с трагическим концом, Мануэль метнул в меня этот прилипчивый взгляд невысказанного желания. И уже на следующий день мы ехали на поезде, а потом на автобусе в самый дальний уголок Бургенланда, где люди, кстати, прекрасно обходились сидром и косились на тех, кто требовал себе пива.

Итак, мы поехали туда и делали репортаж, который больно вонзался нам под кожу. Я испытал немалое облегчение, когда Мануэль однажды по-настоящему разревелся и я мог на время укрыться в роли утешителя.

По большинству больных детей и их родителей было совсем незаметно, как много они уже претерпели и что им еще предстояло. Чуть ли не в идиллической «Стране сказок», в окружении покоя и тепла они могли удержать стрелки часов, заставить время ненадолго остановиться, чтобы подумать о хорошем и скопить силы для финишной прямой. Каждая минута здесь была бесценна, словно она представляла собой концентрат из нескольких лет дальнейшей жизни. Уже по одному этому можно было судить, насколько ниже себестоимости продается время нам, в нашей мельнице повседневности. Или мы сами расточительно разбрасываемся им и даже не осознаем этого. Да, я и сам был таким транжирой, а то и показательным его образцом.

«Левая рука» в отстойнике

В «Новую газету» между тем была нанята специальная секретарша для того, чтобы вести переписку по делам спонсорских пожертвований и координировать ее. Ежедневно приходили дюжины писем, звонков и имейлов от мелких организаций, которые занимались помощью, от индивидуальных помощников или от самих жертв бедности или неблагоприятных условий жизни, которые надеялись через газету попасть прямиком в объятия благодетеля. Большинство челобитных посланий были адресованы господину Герольду Плассеку лично. Секретарша, а ее звали Ангелина – я бы не рискнул в Австрии называть ребенка Ангелиной, тем более с фамилией Шрек, но ее родители, видать, что-то при этом замышляли, – эта Ангелина была занята мной уже больше, чем я сам. То и дело появлялись новые слухи, кто был тем спонсором, где он – или она – был замечен и за каким свежим благодеянием был застигнут. В редакции царила атмосфера места преступления – разумеется, с позитивной, антикриминальной энергией. Уже в который раз – и это было примечательным феноменом – находились любители вскочить на подножку и попутно проехаться на чужой славе, подражая анонимному спонсору и раздавая денежные подарки – правда, уже не так щедро и не так тайно, да и они хотели быть упомянутыми по имени, но тем не менее.

Зайберниг рассказал мне по телефону о «Левой руке» – все более распространяющейся гражданской инициативе молодых людей, которые организовались в интернет-сетях и в свободное время безвозмездно помогали профессиональным работникам благотворительных организаций, занятых «детьми улицы». Они внедрялись в среду мелких дилеров, наркоманов и проституток, пытались разговорами втереться к ним в доверие и ненавязчиво вывести их из трясин и безвыходных тупиков – на еще не хоженную тропу, где однажды для них откроется, быть может, новый горизонт.

Меня не пришлось долго уговаривать на репортаж, посвященный «Левой руке». Мне стоило только подумать о Флорентине и представить себе Майка, эту белену из семейства пасленовых, этот дурман, растущий у нее под боком.

Во время предварительной разведки в пригороде – а этой разведке я как-никак принес в жертву полдня и три вечера – я имел то преимущество, что по внешнему виду был абсолютно вне подозрений: стритвокеры причисляли меня, скорее, к своим клиентам, а испорченные подростки принимали за своего, леворукого, поскольку моя левая рука не расставалась с пивной банкой. Я хотел ошиваться там предельно аутентично. Кроме того, теоретически мне представлялся шанс переориентировать одного из здешних мутных типов с героина на ячменный сок, то есть в ходе разведки я был готов к щедрому спонсорству и угощению. Некоторые сразу же привязывались ко мне настолько, что к ночи потащились бы за мной и в пивную. Но я не мог устроить Золтану такую подлость, чтобы заявиться в его бар с тридцатью потерпевшими крушение приверженцами наркоты, которые переживали одновременно пять реальностей, но только не свою настоящую реальность, от которой они отпихивались руками и ногами, отпивались, отнюхивались и откалывались – от глагола «колоться».

Мануэлю в такой обстановке, на мой взгляд, вообще нечего было делать. Но он, к сожалению, был противоположного мнения и горячо настаивал на том, чтобы сопровождать меня в этой разведке. Мы сошлись на том, что ему можно будет присутствовать один час, чтобы немного присмотреться к действиям социальных работников. Заодно он мог составить себе представление о том, как выглядели при свете дня подростки, зачастую лишь на пару лет старше его, если однажды попали в дурную компанию и ничего не смогли противопоставить спиральному скольжению вниз или не имели никого, кто бы их вовремя тормознул и дал им пинка в обратную сторону. Чем глубже они оказывались внизу, тем тяжелее им было когда-либо выкарабкаться наверх, так что от них часто ускользала даже последняя «Левая рука», которую пытались им протянуть. Об этом нам рассказывали социальные работники. И было ошибкой думать, что эти дети происходят из какого-то другого мира, а не из того же, в котором вращались Флорентина и Мануэль, защищенные со всех сторон.