Читать книгу "Автопортрет неизвестного - Денис Драгунский"

Однако отец частенько спал именно так, на диване, и вот этот курительный столик пододвигал к изголовью дивана, ставил на него стакан с водой, на всякий случай валидол и нитроглицерин в стеклянных тюбиках, клал свои часы – большие часы «Сима» со светящимися в темноте стрелками. Кажется, Алеша только сейчас вдруг подумал: «А почему это папа так часто спал отдельно от мамы?» – но эта мысль мелькнула и ушла, заслонившись предстоящим визитом Лизы.

Нет, это не годится. Он быстро сложил простынку и одеяло, и полотенце тоже, в стопку и положил на пуфик в углу, прикрыл пледом. Вот так. Оглядел кабинет. Вот так. В душ он уже сходил, чистое надел. Но на всякий случай сунул палец себе под мышку, понюхал. Вот так. Отлично.

Семь часов. До прихода Лизы оставался ровно час. И вот тут позвонила Сотникова. Она сказала, что звонит от метро «Октябрьская», десять минут пешком. «Привет, ты что делаешь? Мне надо срочно зайти». – «Что за срочность?» – «Отдай мне стихи Гумилева! Вон ту папку!» – «Вспомнила бабушка девичий вечер! Да я не знаю, где она». – «Врешь! Я ее у тебя видела!» – «Где, когда?» – «Шестого января. У тебя в комнате. На книжной полке, сверху книг лежала».

Шестого января. Как интересно. Папа умер четырнадцатого сентября. Двадцать третьего октября – сорок дней. А после ноябрьских праздников – как раз собирались у Татарникова – вдруг выяснилось, что Сотникова «не своя». Интеллигентные какие ребята. Сорок дней выждали, чтоб не прямо сразу папа твой умер и ты теперь никто. Ну нет, нет, это уже бред какой-то! Конечно же, это совпадение.

Шестого января она у него была? Значит, он не видел Сотникову всего два месяца? Или уже два месяца? Ой-ой. Но ведь до этого они все время встречались. Во всех смыслах! А вдруг папка со стихами – это предлог, и сейчас она придет и предъявит живот на пятом месяце?

«Я буквально очень скоро ухожу!» – говорил он. «Нет, мне надо срочно!» – говорила Сотникова. «Может быть, завтра? Или – когда хочешь. В любой день, в любое время. Я сам подвезу, я сам приеду, куда скажешь». – «Нет, мне надо срочно сейчас». Алеша посмотрел на часы, они уже пять минут препирались, она бы уже была почти на месте. «Давай, – сказал он. – Только по-быстрому, я ухожу буквально через десять минут, я уже буквально в пальто».

Сотникова примчалась очень скоро, запыхавшаяся, румяная, красивая, как черт. Никакого пятого месяца, конечно же. Грудь, извините за выражение, вздымается от частого дыхания, глаза синие, светлые пряди выбились из-под настоящего павловского платка, и драповое пальто, и полусапожки замшевые, будто с витрины: как это она умудрилась добежать от метро, не запылившись, не забрызгавшись? Внимательно посмотрела на него, чтобы убедиться, правда он уходит или врет. Он специально надел уличные ботинки и кашне на шею. «Чаем хоть напоишь?» – спросила она, поцеловав его в щеку и каким-то седьмым чувством ощутив, что его кашне – это легкий маскарад. «Я же сказал, я убегаю». – «А мама на даче?» – «Откуда знаешь?» – «Я следила. С полудня гуляла тут вокруг. Такси приехало, она с какой-то тетенькой, с этой вашей прислужницей, погрузилась и ту-ту. На дачу ведь, да? Тем более с сумками». Ни фига себе. Она за ним следила. «Это не прислужница! – строго сказал Алеша. – Это мамина ближайшая подруга. Любовь Семеновна, сестра покойного мужа ее покойной двоюродной сестры». – «Ну и ладно. Уходить собрался? По делам? – Сотникова обняла Алешу, прижалась к нему, расстегнув пальто, впечаталась горячим животом. – Ну, ты иди. А я тебя буду ждать. Ты придешь, я тебя встречу…» Она села на табурет у вешалки, стала расстегивать молнию на сапогах. «Стоп-стоп-стоп! – сказал Алеша. – Это что, типа вернись, я все прощу?» – «Нет, – засмеялась она и протянула ему ногу, снять сапог. – Это типа прости, я вернулась! Видишь, какая я добрая, хорошая и покладистая». Слово «покладистая» она произнесла с длинным «а» – покл-а-а-адистая – и с нежной усмешкой, и даже слегка повела плечами, и потянула ногу еще дальше, едва не прикоснувшись носком сапога к его коленке.

На секунду захотелось запереть дверь и в случае чего не откликаться на звонки, если Лиза будет звонить в дверь или по телефону. Черт ее знает, что там получится с этой Лизой, сегодня и вообще в будущем, а прекрасная желтоволосая почти родная Сотникова – вот она. Совсем родная, если уж честно. Поэтому, если Лиза позвонит в дверь, можно не торопясь подойти к двери, на ходу накидывая халат. Отворить и спросить: «Вам, девушка, кого?» – а на вопрос: «Алёша, ты что?» ответить, упиваясь безнаказанным цинизмом: «Я уже двадцать три года Алеша, а вам-то, простите, кого?»

Но это было только на секунду. Или даже на полсекунды.

– Послушай, – спросил он Сотникову, отойдя на полшага, – что у тебя было с Мишкой Татарниковым? Только честно, если можешь…

– Ничего, – сказала она. – Хотя он, конечно, какие-то намеки делал. Довольно сильные, кстати. Например, говорит: «Что ты делаешь этим летом?» – «А что, – говорю, – ты хочешь пригласить меня отдохнуть на Лазурном Берегу?» А он: «Лазурный Берег не обещаю, но в Ялту можем скататься». Фу! Он барахло, потому что хороший человек не станет клеиться к девушке друга… – Сотникова вздохнула и с сожалением закончила: – Но и ты тоже так себе. Потому что такие вопросы любимой девушке, с которой уже полтора года… – Она вдруг покраснела, у нее задрожал голос. – Отдавай Гумилева.

– Сейчас.

Он сбегал в комнату, принес оранжевую папку.

Часы в гостиной пробили восемь раз. Лиза должна была прийти с минуты на минуту.

– Держи. Спасибо… – хотел было прибавить: «спасибо за всё», но удержался.

– Не за что! Дарю! – засмеялась Сотникова и громко шлепнула папку на комод под зеркалом. Так сильно шлепнула, что какой-то мамин тюбик с помадой вылетел из фарфоровой корзиночки и упал на пол, закатился под комод.

Пока Алеша нагибался и доставал помаду, Сотникова выскочила вон, захлопнув дверь. Он вышел на лестницу. Слышно было, как Сотникова бежит вниз. И тут же внизу, на первом этаже, стукнула дверь лифта, скрипнули внутренние деревянные дверцы – это же семьдесят пятый год! – и лифт медленно поехал вверх.

Алеша был уверен, что это Лиза.

Он забежал обратно в квартиру, запер дверь на два ключа и подумал, какая Сотникова прекрасная и благородная все-таки: она же поняла, что он кого-то ждет, раз так торопится ее спровадить. Она легко могла бы упасть в обморок – прямо вот на пол, на ковер. Да зачем обморок – встала, шагнула и подвернула ногу! Застонала бы и плюхнулась в кресло. И поломала бы ему весь кайф. Настоящая стерва так бы и сделала. Дай тебе бог здоровья и удачи. Жениха тебе хорошего, милая моя родная Сотникова.

Наконец стук лифта. Звонок в дверь.

Алеша стоял в прихожей перед зеркалом, загибая пальцы: раз, два, три, четыре, пять. Потом открыл.

Они с Лизой начали обниматься еще у вешалки. У нее с собой были домашние туфельки, мягкие, как чешки, очень аккуратные. Он усадил ее в кресло, снял с нее сапоги. Переобул ее. Сидя перед ней на корточках, поднял глаза. Она вытирала нос бумажной салфеткой.

– Холодно? – спросил он. – На улице?