Читать книгу "Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630 - Мари Боас Холл"

«Чем больше я разбираюсь в их искусстве, столь высоко превозносимом и желанном людьми, тем больше оно кажется мне тщетным, фантастическим и недостижимым, если, конечно, кто-то не найдет какой-нибудь ангельский дух в качестве покровителя или сам не приобретет некие божественные черты. Учитывая неясность его начал, а также бесконечность процессов и согласованность, необходимые для достижения завершенности, я не понимаю, как разумный человек может верить, что алхимики могут сделать все то, что говорят и обещают»[100].

Бирингуччо различал два вида алхимии. Один «черпает просвещенность из слов мудрых философов… Это они называют священной алхимией и утверждают, что, занимаясь ею, они всего лишь подражают и помогают природе». Это лучший вид алхимии, более захватывающий. Это «на самом деле хитроумная вещь, настолько привлекательная для студентов, изучающих естественные науки, что они не могут отказаться и тратят на нее все свое время, труд и деньги». Здесь постоянно создается что-то новое, получаются полезные результаты для медицины, краски для живописи, ароматы. Пусть эта наука не вполне определенная и несколько сомнительная, но все же ее можно терпеть. Но есть и другой вид алхимии, ее «сестра или незаконная дочь». Этот вид настолько порочен, что «им занимаются только преступники и обманщики… Он основан только на внешних проявлениях, предназначен для показа. при этом он обладает определенной силой и способен обмануть и разум, и глаз. Он содержит только порок, обман, страх и дурную славу»[101]. Над этим порочным видом алхимии разумные люди могут только посмеяться. Им занимались алхимики из некоторых иронических литературных произведений, таких как «Рассказ слуги каноника» Д. Чосера (конец XIV в.) и «Алхимик» Б. Джонсона (начало XVII в.). Впрочем, во все времена мало кто верил, что алхимик способен получить настоящее золото.

В конце XVI века было несколько громких заявлений о том, что превращение в самом деле произошло. В каком-то смысле эти люди действительно научились делать золото – все они получали значительные суммы денег от легковерных богатых покровителей, по крайней мере какое-то время. (Верили сами алхимики или нет в то, что говорили, сказать трудно.) Эдвард Келли, которого Джонсон называет по имени, определенно был мошенником в алхимии, как и в гадании посредством магического кристалла, которое заставило Джона Ди проехать за ним пол-Европы. Жульничество Келли оказалось слишком очевидным даже для доверчивого императора Рудольфа, и Келли окончил свою жизнь, бегая из пражских тюрем. Еще более сомнительная фигура – шотландец Александр Сетон по прозвищу Космополит (ум. в 1604 г.). Утверждали, что он творил чудеса превращения металлов в золото, путешествуя в 1602 году по Голландии. Проехав всю Германию, где он имел большой успех, превращая обычное железо с помощью таинственного красного (или, может быть, желтого) порошка, он наконец прибыл к саксонскому двору, который его признал. Его слава, вероятно, оказалась слишком большой, потому что саксонский герцог пожелал узнать секрет изготовления порошка и, когда Сетон отказался его раскрыть, приказал бросить его в тюрьму и пытать. Александра спас коллега – польский алхимик Михаил Сендивогий. Сетон вскоре после освобождения умер, передав остатки порошка Сендивогию, но секрет его приготовления унес с собой в могилу. И Сетон, и Сендивогий были убеждены в реальности превращений, но вместе с тем они имели некоторое представление о теоретической химии. Сетон первым заговорил о теории присутствия азотистых частиц в воздухе, которые играют важнейшую роль в процессе окисления (горения). Идеи Сетона и Сендивогия (разделить их невозможно) были изложены в очень популярном труде «Новый свет химии» (Novum Lumen Chymicum, 1604) – кто из них его написал, в точности неизвестно. Книга – неплохой пример новой теоретической алхимии, которая развилась в начале XVII века. В ней было больше сведений о химии, чем в ранних работах, но она все-таки осталась неопределенной и наполовину мистической.

Самая известная и загадочная фигура в алхимии XVI века – это Парацельс (1493–1541). Он обладал особой притягательностью для своих современников и, как правило, очаровывал новых знакомых. Многие изучали его огромное собрание сочинений, утверждая, что его труды имеют важное философское и научное значение. Его называли первым систематизатором химии, великим натуралистом и великим мистическим философом. Но были и те, кто отвергал его заслуги, находил его труды неопределенными, проникнутыми суевериями и не имеющими никакой научной ценности. Все связанное с ним так сложно и неоднозначно, что любое толкование является оправданным. Даже его имя окутано покровом тайны. К концу жизни он именовался Филипп Аврелий Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм Парацельс. Хотя в начале обходился совсем коротким именем – Бомбаст фон Гогенхайм. С родителями тоже не все ясно. Отец – Вильгельм фон Гогенхайм, очевидно, был незаконнорожденным сыном германского аристократа, имя которого носил, а мать, вероятнее всего, была крестьянкой. Он вырос в маленькой швейцарской шахтерской деревеньке и почти всегда писал на местном диалекте с добавлением большого количества латинских терминов. Судя по всему, он получил неплохое образование в традиционных науках, но изучал ли он медицину – неизвестно. Вся его жизнь прошла в скитаниях. Когда он решал осесть, его активные действия и суеверия вызвали не менее активную оппозицию. Так, когда он на студенческом празднике в Базеле в 1527 году сжег на костре книги Авиценны и Галена, ему пришлось уехать. Как и философ Джордано Бруно, он одинаково легко привлекал учеников и отталкивал коллег.

Парацельс писал много и не всегда последовательно, причем по самым разным предметам. Будучи представителем Ренессанса, он в полной мере разделял всеобщую страсть к новшествам и универсальности, сочетал иконоборчество и призыв к «опыту», в первую очередь мистическому. Он был против разума, поскольку он был против магии, а магия была для него лучшим ключом к опыту.

Магия способна проникнуть в глубь вещей, недоступных человеческому разуму, ибо магия есть великая тайная мудрость подобно тому, как разум есть великое всеобщее заблуждение. Поэтому докторам теологии было бы желательно знать что-то о магии, понимать, что это такое, и перестать несправедливо и безосновательно называть ее колдовством[102].

Его отношение к алхимии было неоднозначным. Он определенно верил, что алхимик должен больше заниматься приготовлением лекарств, чем трансмутациями, – частично потому, что знал о сомнительной репутации алхимиков, – но в то же время настаивал на том, что алхимия адекватно объясняет свойства всех четырех стихий, то есть всего космоса, и является введением в искусство их превращений[103].

И алхимией, и медициной, по его мнению, управляли археус и вулкан, причем они оба ассоциировались с тайнами. Археус и вулкан влияли на все медицинские и химические операции. Они действовали вместе, но поодиночке, и археус – это внутренний вулкан. В труде Labyrinth of Errant Physicians он писал: