Читать книгу "И не пытайтесь! Древняя мудрость, современная наука и искусство спонтанности - Эдвард Слингерленд"

Зачем терять свое “я”?

Если у Чжуан-цзы есть логическое противоречие, следует ожидать, что его друг Хуэй-цзы обнаружит его. И он нас не подводит. В одном из диалогов Чжуан-цзы в сущности соглашается с Мэн-цзы в том, что стремление отделить плохое от хорошего и покориться сознанию, – это в человеческой натуре. Чжуан-цзы называет это, отличающее нас от других живых существ, свойство “человеческими наклонностями”, но воспринимает его, в отличие от Мэн-цзы, отрицательно. Для Чжуан-цзы это главный недостаток, от которого, чтобы достичь у-вэй, нужно избавиться. Он объясняет Хуэй-цзы: “Коль скоро мудрый не строит планов, зачем ему знание? Коль скоро он не делает заметок, зачем ему склеивать расписки? Коль скоро он ничего не лишается, зачем ему требовать уплаты долга? Коль скоро он ничего не продает, зачем ему доходы? Все, что ему нужно, он приобретает на Небесном торжище. Приобретать на Небесном торжище – значит кормиться от Неба. И если он кормится от Неба, для чего ему люди? Он обладает человеческим обликом, но в нем нет человеческой сущности. Обладая человеческим обликом, он живет среди людей. Не обладая человеческими наклонностями, он стоит в стороне от «истинного» и «ложного». Неразличимо мало то, что связывает его с людьми. Необозримо велико – таково небесное в нем, и он в одиночестве претворяет его!”

Чжуан-цзы употребляет слово “наклонности” как термин, заимствованный из моистской логики, одной из многих, которые он использует. У моистов “наклонности” выступают качеством игрек, которое присуще категории вещей икс и которое позволяет отделять икс от вещей иных категорий. Чжуан-цзы, несмотря на недоверие к логике, оказывается, неплохо в ней разбирается: дружба с Хуэй-цзы позволила этим двоим учиться друг у друга. Хуэй-цзы, моиста-логика, раздражает, что Чжуан-цзы вольно обращается с терминами:

Хуэй Ши [Хуэй-цзы] спросил у Чжуан-цзы: “Верно ли, что люди изначально не имеют человеческих наклонностей?”

– Да, это так, – ответил Чжуан-цзы.

– Но если человек лишен человеческих наклонностей, как можно назвать его человеком? – вновь спросил Хуэй Ши.

Вполне резонный вопрос. И мы оказываемся скорее на стороне Хуэй-цзы. Чжуан-цзы возражает: “Одобрение и порицание – вот что я называю человеческими наклонностями. Я называю человеком без человеческих наклонностей того, кто не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри, следует тому, что само по себе таково, и не пытается улучшить то, что дано жизнью”. Хуэй-цзы это не убеждает:

Но если он не улучшает того, что дано жизнью, как может он проявить себя в этом мире? Дао дало ему облик, Небо дало ему тело. Он не позволяет утверждением и отрицанием ущемлять себя внутри. Ты же вовне обращаешь свой ум на внешние вещи, а внутри насилуешь свою душу. Прислонись к дереву и пой! Облокотись о столик и спи! Тебе тело вверили небеса, а вся твоя песня – “твердость” да “белизна”!

Диалог заканчивается, и мы должны бы поверить, что Чжуан-цзы победил, показав, каким жалким книжным червем является Хуэй-цзы. Однако Чжуан-цзы так и не ответил на вопрос, возможно потому, что его занудный друг подошел опасно близко к основному недостатку мысли Чжуан-цзы.

Согласно “Чжуан-цзы”, лишь люди обременены сознанием, языком и открыто выраженными ценностями. Мы – единственный вид, “зараженный” рассудочным мышлением, не позволяющим воспользоваться чувственным мышлением, счастливо направляющим прочие существа. Чтобы присоединиться к ним в гармоничном следовании Пути, нужно отключить рассудочное сознание, избавиться от того, что отличает нас от животных. В то же время, согласно религиозному мировоззрению, разделяемому всеми мыслителями древнего Китая, мы созданы Небом, а Небо, по определению, – благо. Поэтому Чжуан-цзы ругает Хуэй-цзы за то, что тот пренебрегает прекрасным телом, данным Небом, а в других местах убеждает нас “исчерпать то, что было даровано Небом”. Но если Небо дало нам тело, разве не оно же снабдило нас и “наклонностями”? И если оно дало нам наклонности (а иначе откуда бы они взялись?), то как они могут быть плохи? Зачем Небо дало нам сознательную психику и способность к проявлению “неестественных” усилий, если не подразумевало, что мы будем к ним прибегать? С одной стороны, в “Чжуан-цзы” говорится, что Путь Неба всюду, даже в “кале и моче”. Если это так, то почему именно одно человеческое качество (способность пользоваться сознательной психикой) каким-то образом отделено от Неба?

Если отбросить теологию, то мысль о том, что для достижения у-вэй нам нужно окончательно уничтожить рассудочное мышление, также загадочна. Когнитивный контроль появился по конкретной причине (гл. 3) и позволил людям строить планы, оценивать варианты развития событий и соображать, как взаимодействовать с окружающим миром. Разве это не делает рассудочное мышление в некотором смысле “естественным” для нас? Я считаю, что в этом суть критики Хуэй-цзы образа мудреца по Чжуан-цзы. Люди – не рыбы. Чтобы жить, они мыслят, рассуждают и прилагают усилия. В этом же суть критики Чжуан-цзы в последней главе “Цюань сюэ”, написанной в конце периода Борющихся царств: “Чжуан-цзы был одержим «Небесным» и «естественным» и потому не понимал важность человеческого”. Природа человека не может быть неестественной.

Здесь мы видим, в сущности, то же противоречие, которое встречали в “Дао дэ цзин” и (до определенной степени) в “Мэн-цзы”. Нам предлагают быть естественными, но разве то, что мы уже делаем, по определению не “естественно” для нас? То, что мы не прислушиваемся к своему ци и не плывем пассивно туда, куда подсказывает душа, предполагает, что, возможно, мы не созданы для этого. Иными словами, если река Пути только и ждет, чтобы принять нас в свои воды, почему мы уже не плывем на тыквенном плоту, болтая ногами в воде, прикладываясь к жбану с пивом? Когда Чжуан-цзы просит Хуэй-цзы перестать беспокоиться о логических причинах, перестать умом отличать хорошее от плохого, разве он сам не направляет его ум прочь от того, что “плохо”, к тому, что, по его мнению, “хорошо”?

Чжуан-цзы видит эту ловушку и не хочет попасться на том, что призывает выбрать один из путей. Он прибегает к удивительным риторическим уловкам:

Речь – это не просто выдыхание воздуха. Говорящему есть что сказать, однако то, что говорит он, крайне неопределенно. Говорим ли мы что-нибудь? Или мы на самом деле ничего не говорим?

Предположим, я высказываю суждение о чем-то и не знаю, следует ли его определять как “истинное” или как “неистинное”. Но каким бы оно ни было, если мы объединим “истинное” и “неистинное” в одну категорию, то исчезнет всякое отличие от иного суждения.

Чжуан-цзы избегает описания конкретных практик, которые следует освоить и применять. Воображаемый диалог Конфуция и Лао-цзы это проясняет: “Свойствами своими, учитель, вы равны Небу и Земле, но вы прибегаете к возвышенным словам, дабы побудить других совершенствовать свое сердце. Кто из благородных мужей древности мог обойтись без этого?”

Здесь Конфуций для разнообразия выступает как Конфуций, а не как резонер Чжуан-цзы, и защищает первую из стратегий у-вэй, которую мы обсуждали: проект “отделки и полировки” личности. Если Лао-цзы просит нас вести себя не так, как мы ведем себя сейчас, считает Конфуций, то он, чтобы помочь, должен дать практики и наставления. Более того, их применение должно требовать усилия, по крайней мере сначала. Однако Лао-цзы отвергает этот подход: “Это не так. Когда вода течет вниз, она сама ничего не делает, ибо стекать вниз – ее природное свойство. Высший человек не совершенствует свои свойства, но люди не отворачиваются от него. Вот и небо само по себе высоко, земля сама по себе тверда, солнце и луна сами по себе светлы. Что же им надлежит совершенствовать?”