Читать книгу "Сталин и Гитлер - Ричард Овери"

Сталин вышел из революционного движения, ставившего цель уничтожения единоличной власти царя и создание диктатуры массовой партии, действующей, по крайней мере формально, в интересах простых людей. «Советская власть, – писал Сталин в 1924 году, когда Гитлер был занят диктовкой своей «Майн Кампф» в Ландсбергской тюрьме, – носит самый массовый характер и имеет самую демократичную государственную организацию, какая только вообще возможна…»13. Некоторые пассажи в его писаниях, посвященные вопросам руководства, прямо противоположны тому, что писал Гитлер. Они фокусируются на роли партии в подготовке масс рабочих, занятых тяжелым ручным трудом, а также крестьян к переходу к коллективистскому и демократическому будущему и на коллегиальности принятия решений. Это был ортодоксальный ленинизм. Единственным намеком на будущее положение Сталина как объекта всеобщего поклонения, по-видимому, может служить риторический вопрос, заданный им самому себе в том же пассаже о советской власти: «Кто может дать верное руководство миллионам пролетариев?» В своем ответе Сталин опирался на ленинскую идею большевистской партии как авангарда или направляющей силы, но отсюда он пошел дальше, полагая, что партия должна также сформировать свое внутреннее ядро, которое будет управлять всей остальной партией. Возможно, здесь и были зарыты семена его будущего бескомпромиссного личного доминирования даже над этим надпартийным ядром руководящих кадров. Во времена кризисов, продолжал он, история требует «концентрации всех сил пролетариата в одном пункте, сосредоточения всех нитей революционного движения в одном месте…»14.

Акцент во всех теоретических трудах Сталина на необходимости единой партийной линии, железной дисциплины, полной централизации руководства, несомненно, предопределяет появление идеи о том, что на каком-то этапе должен появиться единственный лидер, однако достаточных данных, что мысли Сталина двигались именно в этом направлении, не существует. Когда в 1931 году немецкий биограф Эмиль Людвиг в ходе интервью задал Сталину вопрос, как тот может объяснить свое более высокое положение в коммунистической иерархии, Сталин ответил, что марксизм «никогда не отрицал роль героев». Хотя он к этому скромно добавил, что «любой другой мог бы оказаться на моем месте», он не отрицал необходимости героической фигуры, добавив совсем обратное: «кто-то должен был стать им»15. Сталин не пытался теоретически обосновать необходимость культа героической личности. Известно, что он много читал об истории великих правителей России, особенно об Иване IV (Грозном) и Петре Великом, которые в 1930-х годах были реабилитированы и в угоду Сталину стали изображаться русскими историческими героями. Он увлекался Достоевским, в романе которого «Преступление и наказание» исследуются идеи, дающие мировым историческим личностям право действовать по своему усмотрению, вопреки общепринятой морали и идеологическим барьерам. Многим запомнилось его совсем не теоретическое замечание – «людям нужен царь», которое часто трактуется как объяснение причин резкого перехода от коллективного руководства к единоличной власти16.

И все же имеется много свидетельств того, что в годы своего диктаторства Сталин чувствовал себя явно не в своей тарелке, когда ему приписывали статус культовой личности. «Во-первых, – вспоминал позднее Молотов, – он сопротивлялся культу личности… ему совсем не нравилась эта лесть». И только позже, после войны, это «стало ему немного нравится». По мнению Молотова, более поздний Сталин был довольно «тщеславным»17. В своей речи, произнесенной в ноябре 1937 года, Сталин настаивал на том, что «личность не является главным вопросом» и, что он не «выдающийся человек», а трудолюбивый и добросовестный слуга народа18. В письме, адресованном в феврале 1938 год детскому издательству, Сталин жаловался на то, что в намеченной к публикации книге «Рассказы о детстве Сталина» было много фактических ошибок, вымыслов, преувеличений и «незаслуженной похвалы». По его мнению, это было не самое худшее: «книга имела тенденцию запечатлевать в памяти детей (и людей в целом) культ личностей, руководителей, безгрешных героев». В итоге он приказал сжечь книгу19. Важно здесь то, что причина культа личности Сталина состоит не в идеологических оправданиях его существования, а в том, что он гарантировал ему роль главного преемника ленинской революции и удовлетворял народную тоску по сильному лидеру. Нет никаких оснований полагать, что ему были невдомек те очевидные политические дивиденды, которые обещало развитие культа, просто его взгляды на культ характеризовались полнейшим оппортунизмом и холодным цинизмом, в отличие от Гитлера, который в этом отношении был совершенно искренен.

Чтобы найти историческое объяснение этому феномену, необходимо рассмотреть его в более широком культурном и политическом контексте эпохи, так как идея «личности» была критически важным открытием Европы на исходе века. В трудах немецкого философа и поэта Фридриха Ницше 1870-1880-х годов автор отвергает то, что он описывал как преобладающее «стадное мышление» современного массового индустриального общества. Он воспевает отдельные личности, способные преодолеть доминирующие черты характера, свойственные бездвижному социальному порядку и удушающему консерватизму, и проявить свою моральную автономию и психологическую независимость перед ценностями и институциональными нормами современного мира. По его мнению, такие уникальные люди были «Übermenschen», или «сверхличностями». В начале XX века это понятие приобрело особый смысл. Однако вскоре в результате вульгаризации идей Ницше его концепция была спроецирована в область социальной теории и политики, что совершенно не соответствовало намерениям самого автора. По убеждениям многих европейских интеллектуалов, современные общества должны отвергнуть грубый эгалитаризм левых и либеральных движений и попытаться создать социальные инкубаторы для взращивания выдающихся «личностей». В своей книге «Ницше, попытка мифологии», впервые опубликованной в 1918 году и в 1920-х годах переиздававшейся семь раз, Эрнст Бертрам привлек внимание к идее пророка, ниспосланного во имя спасения нации от самой себя20. Другой немецкий теоретик социологии, Макс Вебер, один из наиболее влиятельных мыслителей своего поколения, предложил идею истинно аутентичной формы власти в современной эпохе, вытекающей из выдвижения на передний план так называемой «харизматичной личности», взамен власти, основанной на передаваемом по наследству пиетете или опирающейся на общепризнанные заслуги21.

Вебер считал эти черты существенными характеристиками такой формы руководства. Он верил, что успешный лидер должен быть независим от ограничений, налагаемых обстоятельствами, и должен полагаться только на мощь своей собственной воли и психологическую силу. «Он знает, – писал Вебер, – только внутреннюю уверенность и внутренние ограничения»22. В своих помыслах и деяниях он должен выходить за пределы эгоистичных интересов отдельных классов и корпораций и действовать, пользуясь вверенной ему властью, со всей решительностью, прислушиваясь только к своей воле. По мнению Вебера, ярким примером такого лидера служил британский премьер-министр XIX века Уильям Гладстон. В своей книге «Природа харизматического доминирования», опубликованной в 1922 году, Вебер утверждал, что сильный, популярный лидер, вышедший из народа, но не сливающийся с ним, был продуктом кризисного периода: «врожденные» лидеры, поднявшиеся наверх во времена духовного, физического, экономического, этического, религиозного или политического подъема, были… из тех, кто обладал особым духовным и физическим даром, многим представлявшимся сверхъестественным23. Такая власть, будучи единственным источником легитимности, должна была признаваться народными массами. Вебер понимал, что в современном мире сильная воля исключительной личности способна трансформироваться в политическую власть только, если «она подкрепляется верой ее последователей и признается ими как харизматичный дар», и встречает всеобщее одобрение. Когда массы, во имя спасения которых низошел новый «мессия», не признают его, он остается на обочине. Будучи же принятым, «он остается их властителем» так долго, пока свидетельства его исключительной власти будут сохранять силу. Вебер заключил, что такая форма власти, «отличается нестабильностью»24.