Читать книгу "Анклавы в аду. Встречный прорыв - Артем Рыбаков"

— У вас сколько народу на Юге живет?

— Миллионов пятнадцать, может, и двадцать, я точно не знаю.

— А у нас отсюда до Питера дай бог четыре наберется. Так что если каждому, кто на другой стороне оказался, глотку резать или в затылок стрелять, то кто тогда пахать и сеять будет, а, капитан? Радист этот, к примеру, чем тебе насолил?

— Ну, вы же сами со скандинавами…

— А он что, скандинав? Или прибалт? А где доказательства?

— Убедил! Хрен с ним, с радистом! А главарь?

— А он чем отличается? Он что, пытал кого, дома жег? По большому счету, он от нас с тобой, капитан, отличается немногим.

— Ты говори, говори, да не заговаривайся!

— Хочешь пример?

— Ну?

— Ты вот кто?

— В смысле?

— Чем занимаешься и вообще?

— Капитан армии Югороссии Верстаков Петр. И?

— «А что это за государство такое? Первый раз слышу?» — спросит тебя, ну, скажем, человек, который последние тридцать лет провел на каком-нибудь атолле Вануату.

— Это где такой?

— В Тихом океане где-то… Не в этом суть… Короче — он тридцать лет проспал…

— И?

— Так вот, капитан, для него и ты, и я, и Зяма этот — никакие не офицеры и не разведчики, а обыкновенные бандиты. А «государства» наши, — слово «государства» я нарочно произнес ерническим тоном, — бандитско-разбойничьи анклавы. А мы с тобой, Петя, — просто бандиты!

— Поговори у меня! — Верстаков даже приподнялся с кресла. — За такие заявления можно и по шее получить. И вообще, эти твои догоны отдают либ… — он замешкался, вспоминая непривычное слово.

— Либерализмом и гуманистическими идеалами?

— Во! Точно!

— Ну, либерализмом тут и не пахнет, — поскольку кое-кто называет нас «цепными псами», а гуманистические идеалы я исповедую, да. Когда домой живой возвращаюсь… У камина эдак сяду и исповедую…

Капитан посмотрел на мою манерную позу и чопорно-возвышенное выражение лица и прыснул в кулак.

— Все шутки шутишь?

— А как же. Мозг — он, как и бицепс, тренировки требует. Но выкладки тем не менее все обоснованы. Мы, по большому счету от Зямы этого одним-единственным отличаемся — он себе, мы — другим.

Глава 11

Поселок Михнево. 53 километра от города. 17.24.

— Илья, я все спросить хотел, а что у тебя за ботинки такие красивые? — Верстаков сидел рядом со мной на переднем сиденье, точнее — я сидел за рулем, а он рядом.

Мой «тигр» с четверть часа назад загнали в этот узенький проулок, и сейчас мы ждали, когда к нам на переговоры соизволит прибыть Лавочник. Ребята — и мои, и южане — уже заняли позиции вокруг, на чердаках, за заборами и в кустах, а вот мы с Петром изображали из себя сидящих уток или токующих глухарей — это смотря с какой стороны посмотреть.

— «Бейтс»,[59]модель двадцать два шестьдесят один, — ответил я машинально.

— Иностранные?

— Да, американские.

— Со шмотьем вам повезло, бери — не хочу.

Я посмотрел на безмятежно потягивавшего морс из стеклянной бутылки южанина, а перед глазами встала Москва. Такая, какой я увидел ее в первый раз…

Город убили сразу — быстро, подло и внезапно. Отец объяснил, мне в свое время: «Не успел никто практически спрятаться. Те, кто выжил при первом ударе, все в метро были, причем не специально прятались, а просто на работу ехали. И тут — раз! Поезда встали многие, особенно в центре города, там, где проникающими спецбоеголовками долбили, чтобы достать до командных центров».

К Городу мы подошли тогда со стороны Внукова. Ехали по встречной полосе — та, что вела в Москву, была вся завалена ржавым перекрученным железом — в день атаки люди ехали в город на работу. Солнце вставало как раз на противоположной стороне, освещая низкими лучами гнилые зубы разрушенных многоэтажек. Стоило нам пересечь Внешнее Кольцо — третье, по нашему счету, как отец скомандовал съезжать с дороги в лес на правую сторону. Я только и успел заметить здоровенную «плешку»[60]слева от дороги.

— Это что, папа?

— Академия Генштаба здесь была, — буркнул тогда отец, сосредоточенно крутя руль. — Ты еще Бутово не видел, Илюха! Виталька, как первый раз увидел — охренел. Пять «точек»[61]насчитали там.

— А там что было-то?

— Разведка сидела, а дядя Виталик, соответственно, работал там.

Но больше, чем оплавленная земля на месте военных объектов, меня путали тогда простые жилые дома. Высокие, построенные красивыми дугами, они приняли на себя удар ядерного пламени и выстояли. Точнее, они как бы прикрыли друг друга — те, что стояли ближе к эпицентру, лишились верхних этажей. Так в красивом когда-то доме, что стоял в паре сотен метров от разрушенной дорожной развязки, я насчитал семь этажей, а отец, заметив это, сказал:

— Брось — в нем этажей двадцать было… До Войны. Там задний двор весь бетоном и кирпичом завален… До четвертого, что ли, этажа, я точно и не помню. А вон в тех, — и он ткнул рукой на другую сторону долины, — двадцать четыре. Их еще «Три поросенка» называли.

Я приложил к глазам бинокль. Три дома, на которые он показывал, были аккуратно срезаны на уровне пятого этажа — как раз там, где их не закрывала дорожная развязка, принявшая на себя основной удар.

И вот это пугало гораздо сильнее, чем те же сгоревшие машины. Там все было ясно — ЭМИ,[62]из-за которого вырубалась вся электроника и машина теряла управление, спустя мгновение ярчайшая вспышка зажигала то, что легко горело, а пришедшая спустя несколько секунд стена сверхплотного, твердого, как бетон, воздуха довершала дело.