Читать книгу "Соломея и Кудеяр - Александр Прозоров"

От волшебного слова «обоз» уставшие было ратники разом взбодрились, поскакали к лагерю переседлываться. Грабить побежденных русские витязи любили ничуть не меньше, нежели степные соседи.

– Духаня! – Кудеяр подозвал залитого кровью, но веселого, а значит, не раненого холопа. – Тоже кобылу поменяй и в Одоев скачи. Передай приказ князя Ивана Федоровича: телеги, волокуши, возки любые – все что есть – быстро собрать и сюда за ранеными ехать. Город рядом, так проще выйдет, чем самим что-то придумывать. Боярин Басарга! Воевода наш приказывает гонцов в полки Старгорода и Белева отправить с пожеланием дозоры усиленные в нашу сторону выслать. Пусть татар разбежавшихся ловят. У нас после сечи сил для дозоров таковых нет.

– Иван Федорович? – Престарелый воин оказался первым, кто усомнился в праве Кудеяра отдавать приказы именем воеводы.

– Да! – кивнул юный князь, и Басарга тоже поворотил окровавленного коня к лагерю. Юный победитель снова горячо выдохнул, потихоньку расставаясь с азартом битвы, убрал клинок. Спохватился: – Так это… Государю тоже отписаться надобно.

– Ну, это недолго, – ответил, болезненно кривясь, боярин Ухтома. Он врезался в битву по левую руку от мальчишки и, вестимо, тоже принял на себя несколько предназначенных князю ударов. – Пяти слов хватит. «Встретил тьму басурман. Вырезал».

– Это четыре слова, – поправил его князь.

– Значит, ты встретил «великую тьму басурман», Иван Федорович, – ответил воин, и воевода рассмеялся.

Ухтома и Кудеяр предпочли просто улыбнуться, боясь разбередить раны.

От реки все еще доносились крики и звон стали. Попавшихся в ловушку разбойников становилось все меньше и меньше…

29 сентября 1514 года

Москва, Успенский собор

Пусто было Кудеяру и в Москве, и в Кремле, и в церкви. Соломея исчезла, украл ее Великий князь Василий, увез, спрятал от чужих глаз. Не приходила она более в Успенский собор молиться, не оглядывалась на него голубым взглядом, не дарила своей улыбки. И что тогда за смысл время здесь попусту убивать?

Но князь Иван Федорович предпочитал посещать именно сей храм – главный в стране, для самой знати отведенный. Ведь простого смерда в Кремле дальше ворот не пропустят – повернут осторожненько да пинка отвесят. Юноше нравилась слава, нравились восторженные взгляды княжон и боярынь, нравились поклоны знатных уважаемых мужей. Он прямо-таки купался в своей известности и почете.

Молва успела изрядно приукрасить его победу, сократив порубежную рать всего до тысячи сабель, а татарскую орду преувеличив до пятидесяти тысяч. И потому отвага и успех начинающего воеводы выглядели вовсе оглушающими – впору образ с него писать.

С такой славой князь Овчина-Телепнев-Оболенский уже давно бы с новым назначением где-нибудь на литовской границе сидел или степь ногайскую топтал. Однако же не было в Москве ни князя Великого, ни жены его прекрасной – и некому, оказалось, оглянуться на княжескую свиту, некому назначить награду быструю да поход дальний и опасный. К новой славе и уважению.

Митрополит Варлаам окончил службу. Прихожане, крестясь и кланяясь иконостасу, начали расходиться. Иван Федорович поспешил к выходу и тут же оказался в окружении десятка юных дев, якобы случайно поспешивших на воздух одновременно с воеводой. Родители сему бесстыдству ничуть не препятствовали. Брак со знатным князем – всему роду удача. Так почему и не попробовать? Вдруг любовь с первого взгляда полыхнет – и ага! Ты уже не захудалый шенкурский помещик, а зять самого Несокрушимого Овчины!

О чем спрашивали боярышни его воспитанника, Кудеяр не слышал. Как худородный, он плелся в самом конце свиты. И совсем уже заскучав, стал стороною, стороною выбираться на площадь.

– Кудеяр Тишенков? – послышался ему негромкий оклик.

Воин оглянулся на голос и увидел неприметного служивого в недорогом синем кафтане и с пороховым рогом на поясе. Видно, пищальщик – кто-то из стрельцов московских.

Пока боярский сын думал, как обратиться к простолюдину, что по роду своему ниже даже него, стрелец указал большим пальцем в сторону Москва-реки:

– Федор Тишенков, купец холмогорский, тебе не родичем приходится? У рыбных рядов сегодня разгружался. Струг его у пятого причала под торгом.

– Благодарствую! – обрадовался Кудеяр. Оказывается, брат его здесь, в Москве! А он и не слышал. – Пятый причал?

Он протиснулся ближе к князю, крикнул:

– Иван Федорович, дозволь отлучиться?!

Юноша оторвался от очередной красавицы, кивнул, снова вернулся к беседе.

Боярский сын поправил шапку, быстрым шагом направился к Боровицким воротам.

– Ну, Последыш! Токмо серебро на уме! Приплыл, и ни слуху ни духу о нем нет. Ровно и не ведает, где меня искать…

Он пересек Неглинную, вдоль берега прошел до рыбных рядов, спустился ниже, под амбары, к причалам.

– Боярин, о подвигах князя Овчины Непобедимого почитать не желаешь?! – Из зарослей полыни поднялся просто одетый малец, показал ему лубочную раскладуху. – Всего две копейки, и всю жизнь сказание читать можно! И детям еще, и внукам останется!

Книжное баловство Кудеяр любил не очень. Однако это сказание не могло не вызвать у него любопытства.

– Что, уже и лубок о сем нарисовали? – опустил глаза к первой картинке воин и…

Что-то малиново полыхнуло в голове – и боярский сын погрузился в темноту.

* * *

Кудеяр очнулся от холода и боли в исколотой коже. Он лежал носом в соломе, пахнущей мышами, совершенно голый, на животе и со связанными за спиной руками.

«Татары! – первым делом мелькнуло в голове бывалого порубежника. – Как же я попался?!»

Однако сознание постепенно прояснилось. Боярский сын вспомнил, находится в Москве – а какие в столице татары? Вспомнил и про мальчишку с лубочной раскладушкой, и про стрельца, сказавшего о приезде брата и направившего к рыбным рядам.

Нет, похоже, что охотились именно на него, худородного порубежника Кудеяра, именно его заманили в место тихое, безлюдное, оглушили и где-то спрятали…

Вот только кому он нужен, вояка обычный, дабы хитрости таковые затевать? Ни поста, ни богатства, ни знатности. Разве токмо Василий счеты за Соломею свести захотел…

Кудеяр, стараясь не шуметь, приподнял голову, чуть повернулся.

Стал виден сводчатый кирпичный потолок с несколькими вмурованными в кладку крюками. На центральном, на вывернутых за спину руках, висел худой тощебородый мужик с небритой головой. Его старательно охаживал кнутом полуобнаженный крепыш. Еще один рыжебородый кат, одетый в рыжий же и простецкий, вовсе без меховой опушки кафтан, сидел на столе и лениво наблюдал за пыткой.

Кирпичных домов в Москве было наперечет, причем стоящий в Китай-городе Разбойный приказ к их числу не относился. В подвалах же великокняжеских хором допросами никто и никогда не занимался. Разве на Руси хоть кто-то дом свой кровью марать согласится? В Кремль и то палачи с катами не допускались, приказ Разбойный за его стены на самую окраину старого города вынесли.