Читать книгу "Список Шиндлера - Томас Кенилли"

Он попытался составить в уме небольшую речь, которую хотел произнести перед рослым обершарфюрером, стоящим около стены экзекуций. Не стоило обращаться к кому-то ниже рангом, да и говорить следовало без особой униженности. Снова взглянув на девочку, он увидел, как в глазах у нее мелькнула тень подозрительности, а затем, с удивительным для постороннего наблюдателя спокойствием, она прошла меж двумя стоящими рядом с ней эсэсовцами и оказалась вне пределов оцепления. Она двигалась с такой болезненной медлительностью, что даже потом, много времени спустя, закрывая глаза, он отчетливо видел ее крохотную фигурку среди леса блестящих эсэсовских сапог…

Никто на площади не обратил на нее внимания. Продолжая невозмутимо играть свою роль, она двинулась к углу, на котором стояла аптека Панкевича, и, завернув за него, скрылась из виду. Доктор Шиндель подавил желание зааплодировать ей: хотя эта сцена заслуживала восхищения аудитории, оно могло оказаться губительным для маленькой актрисы.

Он чувствовал, что не может сразу кинуться за ней, ибо это испортит весь ее замысел. Подавляя порывы своего сердца, он убеждал себя, что инстинкт, который вывел ее с площади невредимой, приведет ее в безопасное место.

Он вернулся в больницу, приняв мучительно решение предоставить девочку на какое-то время себе самой.

А Геня вернулась в ту самую спальню, выходящую на Кракузу, которую делила со своим дядей. Улица совершенно опустела, ибо те, кому удалось спрятаться в укрытиях или за ложными стенками, не давали о себе знать. Войдя в дом, она залезла под кровать.

Возвращаясь вечером домой, Идек увидел на углу улицы эсэсовцев, делавших последний обход. Геня не отреагировала на грохот распахнувшейся двери. Она не ответила ему, и когда он вошел в дом и позвал ее. И только потому, что он знал, где ее искать в хаосе разоренной комнаты, он разглядел ее красные башмачки под пологом кровати.

К тому времени Шиндлер уже ставил лошадь в стойло.

Спустившись с холма, он лишил себя возможности увидеть маленький, но столь значительный триумф девочки в красном – Гени, которая смогла вернуться туда, где эсэсовцы в первый раз нашли ее.

Оказавшись в своем кабинете на фабрике, Оскар наглухо закрыл за собой двери: ему было невыносимо тяжело обсуждать с кем-либо увиденное. И лишь много позже, в выражениях, совершенно несвойственных веселому и раскованному герру Шиндлеру, любимцу всех краковских вечеринок, самому большому моту в Заблоче, в словах, свидетельствовавших, что за его внешностью гуляки и бонвивана скрывается неподкупный судья, он дал понять, каким грузом легли на него события того дня.

– После такого, – сказал он, – ни один мыслящий человек не мог больше закрывать глаза на то, что происходит. И тогда я решил делать все, что в моих силах, дабы нанести поражение этой системе.

Глава 16

СС не покладая рук трудилось в гетто до субботнего вечера. Действовали эсэсовцы с той неуемной энергией, свидетелем которой Оскар был во время экзекуции на улице Кракуза. Действия их трудно было предугадать – и те, кому удавалось спастись в пятницу, попадались им в руки в субботу. Геня осталась в живых благодаря лишь своей не по годам развитой способности хранить молчание и оставаться незамеченной даже в своем красном пальтишке.

У себя наверху, в Заблоче, вспоминая ее фигурку, Оскар не осмеливался поверить, что этот ребенок в красном пережил акцию. Из разговоров с Тоффелем и другими знакомыми из штаб-квартиры на Поморской он знал, что из гетто было вывезено семь тысяч человек. Чиновники из отдела по еврейским делам гестапо высоко оценили результаты чистки. Бумажными крысами с Поморской июньская акция оценивалась как триумфальная.

Информацию такого рода Шиндлер теперь собирал целенаправленно: он уже знал, что общее руководство акцией осуществлял некий Вильгельм Хунде, а непосредственное – оберштурмфюрер СС Отто фон Маллотке. Оскар не вел специального досье, но готовил себя к тому времени, когда сможет дать полный отчет о происходящем – то ли Канарису, то ли всему миру.

Это оказалось легче, чем он предполагал. Пользуясь каждой возможностью, он продолжал расспрашивать. Неопровержимые данные получал он и от контактов с полицией, и от таких проницательных евреев, как Штерн. Со всех концов Польши в гетто просачивались разведывательные данные, часть которых поступала от партизан через аптеку Панкевича. Долек Либескинд, лидер группы сопротивления «Акива Халутц», доставлял информацию из других гетто, которая являлась результатом его официальных поездок с Еврейской Общинной Самопомощью, организацией, которой немцы – поскольку она находилась под определенным покровительством Красного Креста – позволяли существовать.

Не было смысла сообщать эти известия юденрату. Его совет не считал своей гражданской обязанностью информировать обитателей гетто о существовании лагерей: ведь люди могут впасть в крайнее расстройство и на улицах начнутся беспорядки, которые не останутся без наказания! Так что пусть уж лучше евреи, как всегда, слушают дикие рассказы о лагерях и приходят к выводу, что они полны преувеличений, и возвращаются к своим иллюзиям и надеждам. Так считало большинство членов совета, даже когда им руководил достойный Артур Розенцвейг. Но Розенцвейга больше не было.

Председателем юденрата стал коммивояжер Давид Гаттер, кандидатуру которого поддержали немцы. Пищевой рацион теперь распределялся не только чиновниками из СС, но также Гаттером и новыми советниками, чьим наместником на улицах являлся Симха Спира в высоких сапогах.

Юденрат не был заинтересован сообщать жителям гетто об их возможной участи, потому что сами юденратовцы были уверены, что им-то самим эта дорога не угрожает.

Оскар начал получать ошеломляющие новости о гетто и о положении дел в нем, когда в Краков вернулся – через восемь дней после отправки теплушек со станции Прокочим – молодой фармацевт Бахнер.

Никто не знал: ни как ему удалось проникнуть обратно в гетто, ни почему он вообще вернулся туда, откуда СС без труда пошлет его в очередное путешествие.

А Бахнера привела домой необходимость рассказать все, что он узнал.

Переходя из дома в дом по Львовской и другим улочкам, окаймляющим плац Згоды, он рассказывал свою историю, утверждая, что видел, каким ужасом все завершилось. В глазах у него стоял лихорадочный блеск, за время своего короткого отсутствия он поседел до корней волос.

Всех краковчан, которых захватили в облаве в начале июня, отправили в сторону России, говорил Бахнер, в лагерь Бельзец. Когда поезд наконец прибыл на станцию, людей стали выгонять из теплушек украинцы, вооруженные дубинками. От прибывших исходило ужасающее зловоние, и эсэсовцы любезно сообщили, что всем придется пройти обработку дезинфектантами. Людей выстроили в две шеренги перед огромным складским помещением, одна надпись на котором гласила – «Раздевалка», а вторая – «Ценные вещи». Новоприбывших заставили раздеться, в толпе ходил еврейский мальчик, таская за собой бечевку, к которой шнурками надо было привязывать обувь. Полагалось снять очки и кольца. В обнаженном виде всем заключенным побрили головы, и эсэсовец-парикмахер объяснил, что волосы нужны подводному флоту. Со временем они снова отрастут, намекнул он, поддерживая миф, что в этих несчастных еще будут испытывать нужду…