Читать книгу "Судьба штрафника. «Война все спишет»? - Александр Уразов"

Ночью я нашел помкомвзвода.

— Ну что же, — сказал он, — нас осталось 16, еще двух ранило. Идите по траншее до конца, а потом немного поднимитесь влево, и там будет окоп. Это наш последний окоп на стыке с соседом. Смотрите в оба, такие стыки любит противник!

В темноте меня окликнул солдат, лежавший не в окопе, а в воронке. Мы поздоровались, и я сказал, что прислан к нему, чтобы он не скучал.

— Ладно! — сказал он. — Я немного отдохну, а ты посматривай.

Смотреть в кромешной темноте было не на что, только иногда немецкие осветительные ракеты озаряли все мертвенным, голубоватым светом. Я увидел, что перед моим окопом в сторону противника росли редкие лозы краснотала, и это меня несколько озадачило. Как мы отсюда увидим идущего в атаку врага? Надо бы передвинуться на вершину гряды, но мне сказали быть здесь…

Спустя некоторое время ракеты начали хлопать чаще, освещая наш передний край, а затем на флангах длинными очередями открыли огонь пулеметы. Создавалось впечатление, что немцы начали ночную атаку.

Я смотрел во все глаза, стараясь на фоне неба заметить немцев, хотелось вылезти из окопа и подняться на вершину гряды — хуже нет, когда не знаешь, что происходит, и не можешь принять ответные меры, обезопасить себя и других. Мой напарник вел себя вяло, — видимо, такая кутерьма была ему привычна.

Ракетницы начали хлопать прямо возле нас — значит, немцы уже рядом с нами, за вершиной гряды?! Стрельба велась куда-то в наш тыл, противник был выше нас, близко, но нас не видел. Я положил перед собой гранаты и метался по окопу, стараясь увидеть врага. Вновь прозвучал выстрел ракетницы, и ракета взлетела над самой моей головой. Ага, вот он откуда стреляет! Я схватил гранату, намереваясь бросить ее, но вдруг почувствовал, как острая боль резанула по низу живота. Ранен? Но ведь я в окопе?! Боль волной начала подниматься вверх, ниже ее я не чувствовал своего тела — оно онемело. Вот волна поднялась к желудку, груди. Я не мог вдохнуть и выдохнуть. Хватая воздух раскрытым ртом, я начал хрипеть и согнулся в три погибели. Мой напарник подхватил меня, тревожно спрашивая:

— Что с тобой? В живот ранило?

Я не мог ответить, хватал ртом воздух, хрипел, сжимая руками живот. Я понимал, что могу обнаружить себя этим хрипом, но ничего не мог поделать. Стрельба над нами прекратилась — значит, ползут к нам! Мой напарник вытащил меня из окопа и, пригнувшись и обхватив за талию, увел в тыл. Как он ориентировался — не знаю, но мы шли на КП, и по мере приближения к нему я начал свободнее дышать, волна онемения и боли начала опускаться ниже и скоро совсем исчезла.

Я сказал напарнику, что мне уже хорошо, но он все же довел меня до КП. Нас окликнули, мы отозвались, подошли. Откинулась палатка, прикрывающая вход в землянку. Там, сильно коптя, горел каганец из гильзы — видимо, в бензин не добавили соли. У сопровождающего спросили:

— В чем дело? Почему вы здесь? Что за стрельба?

— Да вот с ним что-то, в живот ранило, что ли?

— А, это вы Уразов? Что с вами?

— У меня страшно заболел живот, я не мог дышать.

— Ну, напейтесь, отдохните, — предложили нам.

Вода всегда была желанной, жажда мучила больше, чем голод. По-моему, с тех пор и до настоящего времени я стал пить много воды и много есть. Командир взвода Васильев сказал:

— Ну а теперь идите к помкомвзвода, он где-то в ходах сообщения на вершине гряды. Передайте, что завтра, а, вернее, уже сегодня, на рассвете мы пойдем в атаку. Он знает, но напомните. Сообщите санитару Козбекову, что он представлен к ордену Красной Звезды за вынос с поля боя 18 раненых. Я вспомнил, как вчера помогал санитару выносить Вуймина. Это был уже пожилой узбек, флегматичный, плохо понимающий русский язык и вовсе не говорящий на нем, но какой храбрый!

Начинался мутный рассвет, и мы поспешили на передовую. Помкомвзвода выслушал нас и направил меня на правый фланг, а моего товарища — на левый, приказав поднимать бойцов в атаку по его команде, не раньше и не позже. Мне подумалось: о какой атаке можно говорить при таком количестве бойцов, ведь нас осталось всего 16 человек! Нас что, просто хотят поставить под огонь врага и уничтожить?!

По ходам сообщения, отбитым у немцев, я прошел на правый фланг, увидел санитара Козбекова и остался с ним. Я сказал ему, что скоро пойдем в атаку, что надо очистить карабин от песка, иначе его разорвет при выстреле, не забыл упомянуть и о том, что его представили к награждению орденом Красной Звезды. Он слушал меня безучастно и как-то отрешенно, словно предчувствуя недоброе. Тогда я сам взял его карабин, вынул и очистил от песка затвор, оторвал кусок от носового платка и шомполом прочистил ствол.

По траншее прошел помкомвзвода и переставил нас ближе к середине обороны, на острие будущей атаки, вновь напомнил, чтобы без команды не поднимались из окопов, будто боялся, что мы слишком сильно рвемся в бой.

Заря разгоралась багряная, словно уже окрасилась нашей кровью. Подул ветерок, сыпанул нам на головы мелким песком, и вдруг сзади нас, справа и слева, взвились сигнальные ракеты, затрещали выстрелы, и мы услышали мощное «Ура-а-а!». Что за чудо, откуда столько пехоты? Значит, не одни мы идем в атаку, значит, нас не посылают на истребление, мы идем в наступление со всеми вместе??? Сердце было готово выскочить из груди от радости, хотелось выпрыгнуть из траншеи и броситься в атаку, но помкомвзвода орал что есть сил:

— Сидеть на месте! Сидеть! Пока не сравняются с нами на флангах, пока я не подам команду!!!

Но просто сидеть я уже не мог, меня колотило радостное возбуждение. Я выглянул из траншеи и увидел, откуда неслось «ура» — далеко позади нас, стреляя, шла стена людей. На вражеской стороне незаметные до этого окопы тоже ожили, из них высовывались немцы, старались рассмотреть, откуда и где атакуют. Им еще не видно было наших, они лишь слышали страшное «ура» и стрельбу. Эх, пальнуть бы по ним, но помкомвзвода продолжал кричать: «Сидеть! Не высовываться!» Только я пригнулся, как на бровке траншеи разорвалась ротная мина, обрызгав нас песком. Тогда, не сдержав возбуждения, я крикнул бойцам:

— Да хоть «ура» кричите, помогайте атакующим!

Мой крик подхватили другие — мы сидели в траншее и кричали «ура». От нетерпения я вновь высунулся из траншеи и увидел, как на меня идет плотная цепь, но кто это?! Шли еще не переодетые в военную форму солдаты, в смушковых папахах, какие любят носить украинцы, в полупальто с каракулевыми воротниками, с «сидорами» за спинами, некоторые без винтовок — все это было похоже на партизан или крестьянское восстание.

Когда цепи приблизились, но еще не совсем сравнялись с нами, помкомвзвода истошно заорал:

— В атаку, вашу мать! Ура-а-а!!!

Я вымахнул из траншеи, поднялся и стремительно помчался по склону гребня, успев услышать сзади: «Уразов, не отрывайся!» Я не мог остановиться — убьют, ведь неподвижную мишень легче расстрелять, а когда увидел, как бегут в тыл три немца, вообще перестал о чем-то думать и со всех ног пустился за ними. Чувствуя, что они могут скрыться за песчаными буграми, я упал, отполз в сторону, как это требовал БУП — боевой устав пехоты (когда я бежал, в голове у меня четко всплыли все его параграфы), — раскинул ноги, прицелился в среднего немца и выстрелил. Тот начал падать, его подхватили двое других и потащили. Цель стала большой — только стреляй! Но… затвор самой неприхотливой винтовки мира заклинило от попавшего в него песка. Я бил ладонью по затвору изо всех сил (после в госпитале у меня посинела ладонь), но он не поддавался. Тогда я вытащил из-за пояса гранату и ударил ей по затвору, перезарядил винтовку, прицелился по убегающим и выстрелил, но смотреть, попал или нет, не стал. Я вдруг увидел, как совсем близко от меня по ходу сообщения убегают другие два немца, бросив крупнокалиберный пулемет, ствол которого задрался в небо. Далеко сзади меня слышалось «ура», и непрерывный раскат взрывов, который волной катился ко мне. Оказывается, я углубился далеко в передний край немцев.