Читать книгу "Сладкая жизнь эпохи застоя - Вера Кобец"

Во второй раз перебирая бумаги (испорченный машинисткой кусок почему-то бесследно пропал), Лукин вспомнил, как Вета, покачивая ногой, говорила: «Зимой я просто медведь. У меня спячка, и я сижу в берлоге. В первый раз выбираюсь на волю в апреле. И сразу же лечу в Крым — смотреть на цветущий миндаль». «А как же работа?» — спросил кто-то новенький, плохо знавший еще ее стиль и повадки. «Отгулы, — посмотрев на него с удивлением, спокойно сказала Вета. — Я, как и многие, регулярно бываю на овощной базе». Лукин ухмыльнулся, вспомнив, с каким лицом она это проговорила. Потом снова поморщился: что за чушь лезет в голову!

На другой день, когда Наташа позвонила и сказала, что придет поздно: надо съездить к маме, — Лукин вдруг почувствовал удовольствие, причина которого сколько-то времени оставалась неясной, а когда прояснилась, немедленно перешла в раздражение. «Этого только еще не хватало», — пробормотал он, но все-таки, покрутившись по комнате, не выдержал и пошел к телефону. Ирония в сочетании с самоиронией — да, ничего другого не оставалось, и, как только Вета откликнулась, он сразу же попытался включить их на полную мощность. «Здравствуйте, несравненная. Что у вас слышно? Чем занят обогатитель?» — «Здравствуйте, милый Костя! Я зимую. Обогатитель у телевизора». В голосе слышалась искренняя грустинка и нежность, у Лукина даже екнуло где-то в районе печенки, но тут же и вспомнилось, как однажды они, подложив под спину подушки, сидели вдвоем у нее на ковре, — гости только что разошлись, отзвук смеха еще висел в воздухе и тем сильнее подчеркивал тишину и спокойствие этой принадлежавшей только двоим минуты, как вдруг «дззз…» — зазвонил телефон, и она сразу же взяла трубку, заговорила вот с этими (или очень похожими) нотками, а звонил-то всего лишь старик Шафранов, выживший из ума маразматик, умевший картинно рассказывать, но повторявший одну и ту же историю иногда по три раза в вечер. Ласковость, ровно разлитая по поверхности моря, съязвил себе в утешение, но ничуть не утешился Лукин. «Хотите приехать?» — голос Веты притягивал, словно какой-то бархатный магнит. «Нет, — злобно отрезал он. — Не люблю телевизора за дверью. Приеду, когда исчезнет геолог». «Он инженер, — ответила Вета, — и ждать придется еще целый месяц». Они повесили трубки одновременно, и непонятно, с чего лукинское настроение вдруг взмыло вверх. Как на качелях. Он потянулся было опять к телефону но передумал: пружинисто, быстро прошел к столу, на котором внушительно и аккуратно были разложены стопки машинописи «Все-таки Эля прекрасно печатает», — подумал он, скользя взглядом по строчкам, потом вдруг нахмурился: этот абзац не пойдет. В третьей главе та же мысль развивается очень подробно и по-другому. Лукин сел к столу. Гм, здесь нужно построить мостик. Но вот какой, собственно, и из чего? Взявшись вносить исправления в беловой текст, он вскоре запутался. Мысль петляла, хуже того буксовала на месте. «Все это ахинея», — вдруг раздраженно прошипел он и, отшвырнув ручку, вышел из комнаты. Пора было хоть как-то поесть. Открыв холодильник, Лукин тупо уставился на его содержимое. Мясо в каком-то желе. А это? Гадость какая-то. Кажется, свекла. Захлопнув дверцу, он покосился на телефон и, дернув брезгливо ртом, позвонил Асе Куракиной, жившей рядом, в соседнем доме. «Анастасия? — произнес он и сам удивился, как надсадно-простуженно звучал голос. — Я сегодня брошеный муж. Ты меня не накормишь?» «Приходи, — сказала она, немного подумав, — будет хотя бы предлог не работать». — «В девять вечера можно и без предлогов». — «Трудно. Я только что села». — «Ну, значит, не судьба», — беззаботно крикнул Лукин и, повесив трубку, уже бежал к двери: тепло, еда, заботливый женский взгляд…

«Слушай, — сказал он, жадно набрасываясь на селедку под шубой („Аська, откуда у тебя всегда столько вкусностей?“), — ты вот что мне расскажи: как получилось, что Вета вышла за этого обормота? Ведь на него смотреть тошно. Ты видела его пятки?» — «Прекрасная тема для разговора за ужином!» Ася словно примеривалась, куда спрыгнуть: в махровое раздражение или во все понимающий компанейский смех. «И ведь довольна!» Лукин удобно сидел в «своем» углу кухни. Как часто он сиживал здесь в те месяцы, когда у Наташи шел бурный роман с Аристарховым. «А может, романа и не было?» — подумал он, беря из рук Аси тарелку с чем-то горячим и исключительно аппетитным на вид. Курица? Осторожно положив кусок в рот, он тут же застонал от наслаждения: «Богиня, что это?» — «Телятина». — «Невероятно! С чем она?» — «Не скажу». Ася хотела ответить шутливо, но получилось грубо и зло. Повисла пауза. Лукин попытался что-то сказать и вдруг решительно отложил вилку: «Я подонок? Честно скажи: я подонок?» О господи, только сцен не хватало. Ася тряхнула головой: «Таких, как ты, восемнадцать на дюжину. Ешь на здоровье — все в полном порядке». Но он смотрел также отчаянно. Губы подергивались, и даже подбородок задрожал. Ну не сердечный же это приступ, пронеслось в голове у Аси, нет, скорее всего, так, пустое. «Костя, — заговорила она убежденно. — Я в самом деле считаю, что у тебя все в порядке. Тридцать четыре года, а на подходе уже вторая монография. Лет через десять С. Н. перейдет в консультанты, а ты будешь заведовать сектором. Я на днях говорила с Михайловым, и он тоже считает, что лучшей кандидатуры, чем ты, не найти. Тактичен, способен на стратегически правильное решение — не то что Охлопьев, который до сорока все еще ходит в многообещающих… Вот так-то. Доедай, пока не остыло, а кофе будем пить в комнате».

В комнату, к низенькому столу у дивана, она прихватила поднос с «Вана Таллином», кофейником, чашками и большой плиткой шоколада. «Пористый», — посмотрев на этикетку, с удовольствием констатировал Лукин. «У меня блат в кондитерской, — кивнула Ася. — А возвращаясь к вопросу, почему Вета вышла за Шалина, могу рассказать тебе, что она года три жила с „молодым писателем“, как говорили, редкостно талантливым. Сахар не класть? Писатель пил и бил ее. А еще приводил женщин (хорошо хоть не мужчин) и не всегда успевал их спровадить к ее возвращению, но Вета терпела, так как считала это нормальным поведением гения. Я была так же умна и не только вполне разделяла ее убеждения, но и чудовищно ей завидовала и даже лелеяла планы соблазнить нового Достоевского и стать его Анной Григорьевной. Тогда-то и выучилась готовить — иначе как конкурировать с Веткиной бастурмой?» — «И что же дальше?» Ася рассмеялась: «Ты похож на дошкольника, с интересом слушающего сказку». — «Мне действительно интересно. Что было дальше?» — «Дальше он наконец подправил какую-то свою повесть так, что ее напечатали в „Юности“, а Вета ушла от него, и после всех этих тонких деликатесов ей захотелось простого ржаного хлеба, пусть даже с красными пятками. Кофе еще налить?» «Налей, — он рассмеялся. — Да, банальная получилась история. А не банально только одно: ее завод, работа с восьми утра и при этом вид дамочки, никогда не ударившей палец о палец». «Не только, — весело возразила Ася. — Не банально, что она в самом деле всем рада: престижным и непрестижным, занудам и острословам. И рада не как-нибудь, а всерьез». «Ого! — Лукин словно впервые увидел Асю. — А что не банально во мне?» — вдруг настойчиво спросил он и сразу же пожалел о вопросе, увидев, как она заморгала и принялась без нужды двигать чашки. «Ну?» — повторил он, поняв, что не отстанет, вынет ответ, каким бы он ни был. «Как это, что не банально в тебе? — переспросила она, чтобы выиграть время. — Тут все ясно: ты — настоящий ученый». В красном свитере, клетчатой юбке, с длинной, на очки лезущей челкой, она была точь-в-точь студентка, которая сыпется на экзамене, но все еще пытается как-то умилостивить профессора, и, выйдя от нее, Лукин почувствовал всю нелепость этого разговора, а дома, поймав свое отражение в зеркале, долго, внимательно и беспощадно рассматривал. Да, на провалившегося студента он похож не был, но до боли и стона походил на успешного кандидата наук, удачно и ловко сделавшего из диссертации — не придерешься — гладкую монографию, а теперь плодотворно работающего над второй. «Банален до одури, — сказал он, — даже и красных пяток нет. — И вдруг треснул изо всех сил по зеркалу: — Все! Хватит! Ничего! Не хочу! Больше! Видеть!»