Читать книгу "Десять загадок наполеоновского сфинкса - Сергей Нечаев"

Но, спасшись от плена, Блюхер не ушел от сражения: 7 марта Наполеон настиг его у Краона и завязал бой с выдвинутым ему навстречу корпусом генерала Воронцова. Итог дня: русские потеряли 5000 человек, французы — около 8000 человек.

А тем временем вся армия Блюхера сосредоточилась у Лаона. 9 и 10 марта Наполеон предпринял попытки выбить союзников из лаонской позиции, но попытки эти не удались. Потеряв около 9000 человек, Наполеон отвел свои войска к Суассону.

В это же время маршалы Удино и Макдональд, которым было приказано следить за Шварценбергом, были отброшены в район Прованса.

Не успев отдохнуть и не дав отдохнуть своей армии после безрезультатного сражения у Лаона, Наполеон бросился на вошедший в Реймс 15-тысячный русско-прусский отряд под начальством русского генерала графа де Сен-При. 13 марта Наполеон ворвался в Реймс, наголову разгромив противника (при этом сам де Сен-При был убит). После этого Наполеон двинулся на юг для встречи с Шварценбергом.

Встреча эта произошла 20 марта у Арси-сюр-Об. У Наполеона было около 30 000 человек, у Шварценберга — около 90 000. Сражение длилось два дня, французы нанесли австрийцам большие потери, но преследовать Шварценберга сил уже не было, и Наполеон был вынужден уйти обратно за реку Об.

После сражения при Арси-сюр-Об Наполеон со своей 50-тысячной армией задумал зайти в тыл союзников и напасть на их сообщения с Рейном. При этом Париж был оставлен практически неприкрытым, и союзники решили рискнуть: воспользоваться тем, что Наполеон далеко на востоке, и идти прямо на французскую столицу, рассчитывая захватить ее раньше, чем Наполеон успеет лично явиться на ее защиту.

* * *

Путь на Париж загораживали только маршалы Мармон и Мортье, но у них в общей сложности было не более 25 000 человек. Сражение при Фер-Шампенуазе 25 марта закончилось их поражением, они были отброшены, и почти 150-тысячная армия союзников 29 марта подошла к парижским пригородам Пантен и Роменвиль.

О настроениях, царивших в Париже, сам Мармон писал следующее:

Жители Парижа, в частности, мечтали о падении Наполеона: об этом свидетельствует их полное безразличие в то время, как мы сражались под его стенами. Настоящий бой шел на высотах Бельвиля и на правом берегу канала. Так вот, ни одна рота национальной гвардии не пришла нас поддержать. Даже посты полиции, стоявшие на заставах для задержания беглецов, сами разбежались при первых выстрелах противника.

Падение Парижа было предрешено. В ночь с 30 на 31 марта маршал Мармон, посчитав дальнейшее сопротивление бессмысленным, заключил с союзниками перемирие и отвел остатки своих войск на юг от столицы.

Вот этот-то факт и инкриминируется Мармону. Очень многие историки утверждают, что Мармон сдал Париж, встав на путь предательства. Очень часто при этом употребляются такие слова, как «измена» и «капитуляция». Альберт Манфред, в частности, пишет о том, что Мармон «изменил воинскому долгу и открыл фронт противнику».

Только вот вопрос, почему же в том же самом не обвиняется маршал Мортье, все время находившийся рядом с Мармоном? Вопрос без ответа.

Но давайте теперь послушаем самого Мармона, ведь обвиняемый должен иметь право на защиту. В своих «Мемуарах», опубликованных в 1857 году, Мармон писал:

Мы находились под командованием Жозефа, представителя императора. Он поручил мне оборону Парижа от Марны до высот Бельвиля и Роменвиля. Мортье была поручена линия обороны, шедшая от этих высот до Сены. Мои войска, поставленные ночью в Сен-Мандэ и Шарентоне, насчитывали всего 2500 человек пехоты и 800 человек кавалерии. Несколько часов я объезжал местность, на которой мне предстояло сражаться, ведь когда я бывал здесь раньше, мне и в голову не приходили мысли о возможных военных действиях. Затем я вернулся в Париж, но так и не смог связаться с Жозефом Бонапартом. Военного министра мне удалось застать только в десять часов вечера.

Генерал Компан, вышедший из Сезана 25 марта в день сражения при Фер-Шампенуазе, к подходу противника находился в Мо. Он взорвал мост в этом городе и получил небольшие подкрепления; его силы увеличились до пяти тысяч человек. Отойдя к Пантену, 29 марта он поступил под мое начальство. Таким образом, у меня стало около 7500 пехотинцев, принадлежащих остаткам семидесяти различных батальонов, и 1500 кавалеристов, а противостоять мне предстояло целой армии, насчитывавшей более 50 000 человек. Я понял важность позиции у Роменвиля, но генерал Компан, отступая, не занял ее, и я не знал, успел ли противник обос-новаться там. Ночью я выслал туда разведку из Сан-Мандэ. Офицер, руководивший разведкой, не поехал туда, но доложил мне, как будто он видел это своими глазами, что противника там еще нет.

Впрочем, эта ошибка, это настоящее военное преступление, имело положительный результат и частично стало причиной продолжительности этой памятной обороны, несмотря на огромную диспропорцию в численности войск. Это произошло потому, что я начал наступление, и это придало обороне совсем другой характер. Благодаря этому ложному донесению, я вышел из Шарентона с 1200 пехотинцами, орудиями и кавалерией и рано утром уже был на месте, но оказалось, что противник уже стоял там. Немедленно в лесу, окружавшем замок, начался бой. Противник, удивленный нашей неожиданной атакой, которую он принял за подход основных сил Наполеона, воспринял все с большой осторожностью и начал обороняться. К тому же, нам удалось воспользоваться преимуществами позиции и удачно расставленной артиллерией.

События развивались с переменным успехом примерно до одиннадцати часов; но затем противник, сделав усилие на своем левом фланге, опрокинул мой правый фланг, и я вынужден был отступить к Бельвилю. Там мои войска сконцентрировались и стали способны оборонять улицы, сходившиеся в этом месте.

Чуть позже, то есть около полудня, я получил от короля Жозефа разрешение на ведение переговоров о сдаче Парижа иностранцам. 30 марта он писал: «Если господа маршал герцог Рагузский и маршал герцог Тревизский не смогут держаться, они уполномочиваются войти в переговоры с князем Шварценбергом и русским императором, находящимися перед ними».

Это очень важное заявление. Мармон утверждает, что Жозеф Бонапарт, бывший его непосредственным начальником, давал ему право вступать в переговоры с противником.

Эта версия находит свое подтверждение у Виллиана Слоона, который пишет, что «Жозеф, именем императора, уполномочил Мармона вступить в переговоры», а также что у Мармона «имелись положительные инструкции спасти, во что бы то ни стало, Париж от разграбления».

Почему же Жозефа Бонапарта никто не упрекает в предательстве и оставлении Парижа? Еще один риторический вопрос.

Далее Мармон пишет:

Но положение частично восстановилось, и я отправил полковника Фавье сказать Жозефу, что дела еще не так плохи, и я надеюсь продолжить оборону до наступления ночи. Но полковник не нашел короля на Монмартре. Оказалось, что он уже уехал в Сен-Клу и Версаль, увезя с собой военного министра и всю свою свиту, хотя никакая опасность ему лично не угрожала.