Читать книгу "Следы на мне - Евгений Гришковец"

Клавдия Владимировна работала почтальонкой. Лет ей было уже много. Дети её все выросли и поразъехались. Но уехали не далеко. На сенокос, на посадку картошки и другие важные мероприятия они все собирались, приезжали со своими детьми и работали здорово, умело, по-деревенски. В такие дни у соседей топили баню, и было шумно, весело, с песнями и детским смехом. В такие дни Клавдия Владимировна была сильно счастлива и даже могла выпить водочки.

Муж Клавдии Владимировны, Иван Николаевич, был единственный в деревне «положительный» мужик. Он, конечно, являлся отцом семейства, но главной в семье была Клавдия Владимировна, а Иван Николаевич был её муж. Он единственный в деревне не пил. В смысле, выпить мог и даже выпивал, как говорится, по праздникам. Просто он не пил каждый день и поэтому считался непьющим. Видимо, по той причине, что он не пил, Иван Николаевич больше остальных работал. Он был единственный в деревне орденоносец. Когда-то ему власти вручили орден за труд. Этот орден назывался «Орден трудового красного знамени».

Я не замечал, чтобы Иван Николаевич как-то особенно любил работать. Он просто работал. Много! Очень много. А что ему ещё было делать? Он же не пил. Вот и работал. Мне кажется, что он даже не очень любил работать, он просто работал и всё. А вот всякую скотину, коров, поросят, коз, куриц и петухов, то есть, всю сельскую живность, он терпеть не мог. Он прямо-таки ненавидел всякую сельскую живность.

Иван Николаевич был маленький такой, сухонький дядька, в вечно не новом, но чистом ватнике, в брюках, кепке и в очень больших для свего роста и тяжёлых сапогах. Когда он шагал по деревне, а в деревне были либо снег, либо пыль, либо глубокая грязь. Удивительно, но бывало, что грязь и пыль были одновременно. Короче, он всегда ходил в сапогах. Так вот, когда он в своих сапогах шёл по деревне, вся скотина шарахалась от него. Если какой-нибудь юный телёнок или поросёнок не убегали с его дороги достаточно быстро, Иван Николаевич обязательно давал животному пинка. И не дружеского или игривого пинка, а сильного и безжалостного такого. От этого телёнок или поросёнок орали на всю деревню и убегали, хромая.

— Помните моего петуха? — спросила однажды Клавдия Владимировна.

— А чего его помнить? Мы его знаем, — отвечал мой отец. — Шикарный петух.

— Вот, сегодня варить его буду.

— Чего ж так?

— А утром Николаич вышел из дому, а ему петушок мой по ногу и попался. Пнул и зашиб на смерть. Сразу убил. Тот даже не дрыгнулся.

Говорила Клавдия Владимировна это всё очень особенным тоном. Тон был, как бы, жалостливый, но и самым парадоксальным образом шутливый. А ещё в её интонации чувствовалась даже гордость за своего Ивана Николаевича.

Так он однажды пинком зашиб своего почти годовалого поросёнка, покалечил овцу, а уж уток и кур перебил без счёта.

— Когда я вхожу к скотине в коровник или поросятам прихожу дать еду, они ко мне бегут, орут радостные, — говорила Клавдия Владимировна. — А приходит Николаич, даже поесть им принесёт, они от него по углам так и бегут. Молчком и врассыпную.

Вот такой был муж соседки. Пил бы, и сказать о нём я ничего не смог бы. Но он не пил.

А в деревне пили почти все. Сильно пили. Точнее, не пили только тогда, когда нечего было пить. Хотя, это и не новость. Какая это, к чёрту, новость, что в деревне пьют? Об этом знают все, кто хоть раз в какой-нибудь деревне побывал. И даже, кто не был в деревне, всё равно знает, что там пьют. Но как пьют!

Через дорогу от нашего дома жил в небольшом и, как пишут про такие дома, приземистом домишке довольно молодой мужик по фамилии Хайрулин. Он плохо работал на всех видах техники. То на тракторе поработает, трактор надо ремонтировать, то на комбайне, комбайн поломается. Поработал на грузовике, новый был грузовик. Утопил он это грузовик в речке. Пьяный заехал на крутой берег, да с этого берега в реку и упал. Сам выбрался, остался жив, ни царапинки, пьяный потому что был. Но грузовику конец. Я как-то побывал у Хайрулина дома, у него там стояли два сидения из того грузовика в качестве кресел. Он приделал к ним какие-то чурки в качестве ножек, вот тебе и кресло. А грузовик долго стоял в реке. Только одна синяя крыша и была видна.

— Не пропадать же добру, — сказал про кресла Хайрулин.

Когда родители купили дом в деревне, Хайрулин жил один, а потом женился. Жену он взял из другой деревни. Та деревня была неподалёку. Жена его, не помню её имени, была старше Хайрулина. Когда она появилась в Колбихе, она была ещё ничего себе женщина. Маленькая такая, злая и языкастая. Она много лет просидела в тюрьме и по лагерям за какие-то глупые и жестокие деревенские проделки. Быстро родила она Хайрулину трёх детей, сильно похудела, потеряла, видимо не без помощи Хайрулина, почти все зубы и притихла. Но поначалу давала о себе знать всей деревне. Пили они с Хайрулиным вместе. Друг от друга не отставали.

Однажды, а у них к тому времени двое детей уже было, Хайрулин со всем семейством отправился зимой праздновать новый год в соседнюю деревню под названием Копылово. Хозяйство кой-какое у него всё же было. Коровёнка, тёлочка, несколько поросят, куры. Без этого в деревне никак. Даже такие труженики, как Хайрулин с женой, хозяйство держали. Уезжали они с детьми на сутки. Дали скотине еды, воды и поехали. Пять километров до Копылово. Недалеко.

Вернулись они на шестой день к вечеру, синие с перепою. Детей привезли. За это время несчастная скотина и все куры сдохли с голоду, от жажды и мороза. Как Хайрулин с семьёй дожил до тепла, не очень понятно. Они буквально побирались по деревне вместе с детьми.

— Зато погуляли, так погуляли! — ничуть не жалея ни о чём, говорил Хайрулин.

Ой! Вспомнил, как звали его жену! Нинка!

И Нинка ни о чём не жалела.

Зато вся деревня жалела их. Все ворчали, но подкармливали и Нинку, и Хайрулина и их детей.

— А как иначе, — говорила Клавдия Владимировна, — не помирать же им. Люди же кругом.

Молодёжи в деревне почти не было. И школы не было. Детей возили утром на автобусе в Копылово в школу. Вечером привозили. Детей было совсем мало. А молодёжи ещё меньше. Колбиха старела у нас на глазах, а дети росли и куда-то исчезали.

Летом молодёжь в деревне появлялась. Приезжали откуда-то бывшие колбихинские дети. Тогда в деревне становилось шумно и не безопасно вечером ходить на речку. Я имею ввиду, небезопасно, если ты молодой и городской. А приехавшая в родную деревню на лето немногочисленная молодёжь, угоняла лошадей и часто загоняла их до смерти, ездила на мотоциклах и трескучих мопедах, жгла костры у реки, дралась, тонула в речке по пьяному делу, да из пьяной лихости, и творила безумные, а часто жестокие глупости, о которых утром не могла вспомнить, и за которые потом попадала в тюрьму.

Чуть ли не единственный молодой парень, который постоянно жил в деревне и зимой и летом, был Колька Новосёлов. Курить он начал, наверное, раньше, чем разговаривать, говорить он начал, наверное, сразу матом, а пить как начал когда-то, так и не переставал. Но в нём всё равно была какая-то лихость, и молодость будоражила в нём какие-то желания и даже фантазии. Он всё время не мог сидеть на месте, его постоянно можно было увидеть. Он мотался по деревне то туда, то сюда. То проедет на тракторе, то на мотоцикле, а то проскачет на коне без седла. А ехать и скакать было решительно некуда. И девчонок в деревне осенью, зимой и весной не было. Иногда Колька ездил в Копылово, но возвращался оттуда либо с разбитой губой, либо с опухшим глазом.