Читать книгу "Лиса в курятнике - Эфраим Кишон"

— Господа, — вскочил Хасидов, — Гурвиц просит, чтоб я к нему зашел. Очевидно, дело важное, поскольку он послал мне письмо…

С каких это пор сапожник умеет писать? Политик выхватил записку из рук цирюльника. Он увидел примитивный рисунок, изображающий большой ботинок, вокруг которого бегали маленькие человечки, а за ними — три восклицательных знака…

* * *

Возле дома сапожника уже собралась немалая толпа. Люди толкались у окон, чтобы увидеть, что происходит внутри, и, судя по выражению их лиц, не верили своим глазам. Группа представителей совета проложила себе путь среди зевак. Они заглянули внутрь и застыли от удивления.

Что это?

Посреди комнаты стояла маленькая Двора в белом платье, с головой, покрытой тонкой прозрачной тканью, а рядом с ней — секретарь в своей обычной одежде. Зеев немного поправился, и его разноцветные синяки почти исчезли, но взгляд был затравленным — спасения ждать было неоткуда. Перед молодыми стоял Яаков Сфаради и читал что-то по молитвеннику.

Однако картина была бы неполной, если не упомянуть и самого сапожника, стоявшего у двери с охотничьим ружьем, направленным непосредственно на опекуна.

После того как представители совета насытились необычным зрелищем, они обошли дом и попытались зайти с заднего хода, но он был заперт. Офер Киш нетерпеливо постучал, и через несколько минут сам Гурвиц открыл.

— Извините, что не пришел лично пригласить вас на церемонию бракосочетания, но в данную минуту я никак не могу оставить молодых, — оправдывался сапожник, не сводя глаз с Зеева, — опекун наконец решил жениться на моей дочери.

Представители совета протолкнулись в комнату и встали вдоль стен. Церемония продвигалась, как положено, но, несмотря на ее упрощенный характер, довольно-таки медленно. Зеев пребывал в тяжелом молчании, упрямо опустив глаза, — сухой металлический щелчок, сигнализирующий, что ружье снято с предохранителя, удерживал его на месте.

— Большое спасибо, — прошептал Зеев, подписывая документы, поданные резником. Лицо секретаря покрылось каплями холодного пота. Во время подписания брачного договора — ктубы — ветеринар принялся бурно аплодировать, и Гурвиц-отец, с вечно желтым лицом, закричал «Поздравляем!» и поцеловал невесту и ее супруга. Сапожник поставил ружье на предохранитель и спрятал его в шкаф, затем подошел к жениху, крепко обнял его и торжественно провозгласил:

— Тот, кто женится на дочери Цемаха Гурвица, не принесет в дом нищету! Я запишу на имя жениха три дунама плодородных тминных полей, как только при администрации старосты организуется земельный отдел.

После заявления сапожника, свидетельствующего, без всяких сомнений, о его широкой натуре, все присутствующие наперебой стали поздравлять его с радостным торжественным событием. Даже цирюльник пожал ему руку, что, несомненно, произвело сенсацию в обществе.

Маленькая Двора заметила Дольникера и бросилась ему на шею:

— Я так счастлива, господин инженер! Сначала Зеев и слушать не хотел о женитьбе, но потом папа сказал ему по-доброму, что застрелит его как собаку, и он согласился.

Политик по-отцовски погладил блондинку по голове, поглядывая на секретаря, который в поднявшейся суматохе скрылся в соседней комнате. Дольникер увязался за ним и открыл дверь прежде, чем Зеев успел ее захлопнуть. Некоторое время они стояли друг против друга, затем Зеев отпустил ручку двери и враждебно поглядел на шефа:

— Вы полагаете, Дольникер, что я смирюсь со всем этим цирком?

— Почему бы и нет? Деревенский образ жизни гораздо более здоровый, Зеев.

— Так вы здесь и поселитесь, — процедил секретарь сквозь зубы, — я не собираюсь всю жизнь провести в этой мусорной куче! Зачем мы сюда приехали?

— Почему ты меня спрашиваешь? Разве я стремился сюда?

Секретарь подошел поближе:

— Не врите, Дольникер!

Политик отступил на шаг. Он врет? Амиц Дольникер врет? Ведь, кажется, всего лишь минуту тому назад секретарь сказал ему, слово в слово:

— Это будет полноценный оздоровляющий перерыв в работе, в этой заброшенной деревне, без прессы, без шума…

— Зеев, — грустно прошептал Дольникер, оскорбленный до глубины души, — возьми свои слова обратно!

Зеев сбросил со своего плеча руку политика, побледнев, как будто вся кровь отлила от лица:

— Хватит, Дольникер, вы мне уже вот так надоели! Вы сенильны до такой степени, что полагаете, будто я нуждаюсь в ваших советах! Как раз наоборот, Дольникер! Кто пишет ваши знаменитые речи? Кто подверг кровопусканию в розницу ваши первые статьи? Кто вы, в конечном счете? Что вы понимаете, что вы знаете? У вас есть какая-нибудь специальность? Дольникер управляет семью предприятиями, Дольникер тут, Дольникер там, Дольникер туда-сюда, звонит, контролирует, снимает и повышает, участвует каждый день в дюжине заседаний, Дольникер сотнями увольняет и назначает специалистов, за ним — последнее слово, а он сам ни слова не понимает в деле, которым руководит. Чудны обычаи этого мира! Множество дураков изучают годами профессию и тащат ежедневный груз повседневных забот, для того чтобы в конце концов пришел какой-то большой политик и сорвал все плоды успеха — лишь в силу того, чему они, несчастные специалисты, не успели научиться в университетах или на предприятиях, Дольникер умеет говорить о том, что они, другие, делают. Да, в этом вы специалист, Дольникер! Говорить, говорить, как патефон, часами, подобно крану, опьяненному собственным капаньем! Говорить без всякого смысла, без содержания, как в насмешку. Пошлость на пошлости, банальность на банальности! Дольникер воюет до последней капли крови, не зная, что такое патрон, Дольникер посылает массы людей, чтобы пустыня расцветала, тогда как он сам не вырастил даже цветка в горшке! Амиц Дольникер — политик! Но ведь даже говорить по-человечески вы не можете! Ваш язык перемалывает иностранные слова, и ни одного из них вы не употребляете правильно! Но это, разумеется, не мешает вам получать литературные премии, открывать выставки всевозможных искусств, и все хорошо, пока вы не начинаете есть, тогда люди вокруг бегут сломя голову. Скажите, Дольникер, неужели вы действительно воображаете, что вы — нормальный? Вы разве не замечали, что вы к любому человеку обращаетесь во множественном числе, как будто выступаете перед массами? Вы хоть знаете, сколько раз вы рассказывали эту идиотскую историю, смысла которой я, кстати, так и не понял. Все смеются за вашей спиной, Дольникер, но вы, со всеми вашими великими способностями, не можете даже понять, что над вами все и всюду насмехаются. Я вам сейчас расскажу, как вы меня «открыли». Я поспорил в нашем отделении партии, что смогу приветствовать вас самыми идиотскими комплиментами, и вы просто растаяли от удовольствия. «Архитектор, формирующий образы, осуществляющий и захватывающий!» Вы захватываете только одно место, Дольникер, — место в партийном списке, и даже там вы преграждаете путь молодым, которые способней вас. Дольникера невозможно спихнуть, он прочно сидит в своем кресле, в которое случайно попал тридцать лет назад, как будто его к этому месту приклеили горячим тестом, и сидение в этом стариковском кресле ему понравилось…