Читать книгу "Хочу ребенка! - Джейн Грин"

– Что?

– Что?

– Что значит – свечи с пенисами? – мне не хочется даже в двух словах описывать ему, какая картина пришла мне в голову.

– Понятия не имею, – говорит он и пожимает плечами. – Там стояла большая свеча, а на ней нарисован эрегированный пенис.

– О'кей, – мне в голову приходит одна мысль. – А ты носишь с собой ягоды можжевельника?

Марк тянет руку к внутреннему карману, достает бумажник и со вздохом высыпает на кофейный столик дюжину ягод можжевельника. Мы берем по одной и рассматриваем ягоды.

– Похоже, она напугана, – наконец выношу я вердикт.

– Разумеется, она напугана. И я тоже. Но если мы будем бояться, она не забеременеет. Ей нужно стать более практичной.

– Я все понимаю, Марк, но думаю, нет ничего хуже, чем когда ты не можешь забеременеть. Я бы солгала, если сказала, что понимаю ее чувства, потому что дети в мои планы не входят, но уверена, мысль о бесплодии может заставить женщину усомниться в том, что ее жизнь имеет смысл.

– Но как же я? – говорит Марк и поворачивается ко мне.

Меня пугает боль в его глазах.

– Она сказала, что я во всем виноват. Что она уже была беременна раньше, и я стреляю вхолостую.

– Боже, – я издаю долгий свист. – Она прямо так и сказала?

– Смысл был такой.

– Жестоко. Марк. – Какое-то время мы сидим в тишине. – Можно тебя еще кое о чем спросить? – он смотрит на меня, и я сомневаюсь, стоит ли говорить то, что я собираюсь сказать, но я не могу не спросить его, это слишком важно. – Ты вообще хочешь детей?

– Да. Конечно. Я обожаю детей. Я всегда хотел иметь ребенка.

– О'кей, давай поставим вопрос по-другому. Ты хочешь иметь детей от Джулии!

Вопрос непростой, и Марк чуть не теряет способность дышать.

– Что ты такое говоришь?

– Я хочу знать, счастлив ли ты с ней. Счастлив ли ты настолько, что готов провести с ней остаток дней? Просыпаться рядом с ней каждое утро, и каждую ночь целовать ее перед тем, как погрузиться в сон. Я хочу знать, Марк, если вам все-таки удастся добиться своего, хочешь ли ты, чтобы Джулия стала матерью твоих детей. Твоей половинкой на оставшуюся жизнь. Вот что я хочу знать. Всего-то.

Опускается долгая тишина. Марк роняет голову на руки. Сначала мне кажется, что он опять плачет, но спустя минуту он поднимает глаза, и слез в них не видно.

– Еще недавно я ответил бы «да». И не сомневался бы. Но сейчас я уже ни в чем не уверен.

13

Обожаю свою маму. Я серьезно: я на самом деле обожаю свою маму. Во всем мире она мой самый лучший друг. Никогда не понимала, почему у моих подруг так много проблем с матерями, ведь что может быть важнее для девушки, чем взаимопонимание с мамой?

Моя нет, все потому, что мои родители в разводе, и у нас с мамой не было никого, кроме друг друга, но в подростковом возрасте, когда все мои подруги раздражались, выходили из себя и твердили, как они ненавидят – родителей и какие они тупые, и хотели переехать к нам, я думала, что моя мама – чудо.

Она стала для меня старшей сестрой, которой у меня никогда не было. Мы были очень похожи, она выглядела очень молодо – вообще-то, она и по возрасту была совсем молодая, ведь я родилась у нее всего в двадцать лет, так что, когда я была тинейджером, ей было… боже, ей было почти столько же, сколько мне сейчас.

Жуть какая. У меня уже могла бы быть двенадцатилетняя дочь. Я постоянно вижу таких женщин. Женщин моего возраста с неизменно загнанным и из мученным взглядом, которые толкают перед собой коляски, объясняют что-то годовалым малышам, а их раздраженные двенадцатилетние дочки отчаянно же лают вырасти и вырваться на свободу.

Дети всегда были для меня чем-то чуждым. Как только я увижу магазин «Мама и малыш» на той стороне улицы, по которой иду, тут же отвожу глаза. Так называемые «милые» рекламки с младенцами и их попками никогда меня не умиляли, это всего лишь циничная манипуляция эмоциями, и, к счастью, у меня отсутствует врожденный материнский инстинкт.

Меня не интересуют младенцы и разговоры о младенцах. Я могла бы сказать, что дети не имеют никакого отношения к моей жизни, но, к сожалению, мне пришлось с ними столкнуться. Каждый раз, когда мне звонит подруга и сообщает, что беременна, она, очевидно, ожидает, что я запрыгаю от радости, но на самом деле я не понимаю, чему тут радоваться.

Ведь теперь ее можно вычеркнуть из списка друзей, кому посылаешь рождественские открытки. Теперь я точно знаю, что произойдет. Более деликатные подруги во время беременности все еще будут продолжать видеться со мной и даже пытаться поддержать нормальную беседу. Мы будем говорить о работе, друзьях, жизни и мужчинах, хотя необязательно в такой последовательности. Возможно, я спрошу, как они себя чувствуют, они ответят «нормально», и на этом мы остановимся. Но менее чувствительные будут весь вечер сидеть и рассказывать о своих УЗИ, думая, что мне это безумно интересно. Неужели они думают, что меня захватывают истории об утренней тошноте и развлекательные анекдоты об опухших ступнях, которые они придумали, чтобы их вообще можно было слушать? Я буду готова повеситься от рассказов о беременности и младенцах, интерьере детской, и мысленно отсчитывать минуты, и гадать, как скоро можно уйти и не показаться невежливой.

Хотя к тому времени мне уже будет все равно, если меня посчитают грубиянкой.

Но независимо от деликатности подруги финальный исход всегда одинаков. К рождению ребенка вы посылаете непременную открытку и цветы, а потом наносите обязательный визит. Сидите и чуть не рыдаете от скуки, пока молодая мамаша тискает вопящего младенца, и делаете вид, что вам интересно, в то время как она пересказывает впечатления о родах в сотый раз за неделю.

Домой вы возвращаетесь с ощущением утраты, потому что неважно, как близки вы были с подругой, вы понимаете, что больше ее никогда не увидите. Теперь у вас нет ничего общего, поскольку вас не интересуют дети, а подругу с данного момента не интересует на стоящая жизнь.

Я вздрагиваю при одной мысли об этом.

Мои подруги (те, у кого нет детей), изображая из себя психологов, утверждают, что я пытаюсь защититься от боли. Для меня обязательства и дети связаны с моими родителями, а родители ассоциируются с болью, которую я испытала, когда отец нас бросил. Они говорят, что я не хочу выходить замуж и иметь детей, потому что боюсь.

А я говорю, что не хочу иметь детей, потому что у меня есть дела поважнее.

Дело не в том, что у меня было ужасное детство и кошмарные родители, поэтому я не хочу, чтобы с моими детьми случилось то же самое. Конечно, в первый год пришлось несладко. Моя мать была, мягко говоря, опустошена. Когда она плакала, я приносила ей бумажные салфетки и сворачивалась калачиком рядышком, на диване, поглаживая ее по голове, потому что так она делала, когда мне было грустно, а я не знала, как еще ее утешить.