Читать книгу "С носом - Микко Римминен"

— Кабэл? Ест кабэл?

Искренне и с надеждой в голосе, а потом, наверное, для того, чтобы еще раз подчеркнуть ставшую уже вполне очевидной чистоту своих намерений, он карикатурно высоко поднял похожую на лезвие ножа бровь, и сложилось впечатление, будто эта одинокая полоска волос сдвинула всю его шевелюру на затылок. Я не знала, как быть, просто покачала головой и позволила своим ногам делать все, что им вздумается, — они нервно подергивались, сами собой.

Из-за того, что случилось утром, я уже почти полдня чувствовала себя виноватой, вдобавок к этому я хоть и начала понимать, что страшное создание требовало не снаряд, а всего-навсего заряд, меня все-таки успел пробить озноб перед возможным преступлением, которое наверняка зрело в его голове. И конечно, в этом не было его вины, Боже мой, он ведь всего лишь иностранец, что в этом такого, иностранец как иностранец, откуда-то со Средиземного моря, судя по цвету кожи и усам-кисточкам; сын, наверное, назвал бы его ассирийцем, это слово появилось в его словаре после того, как я однажды отчитала его за слишком предвзятые суждения.

Успела, конечно, подумать: неужели каким-то необъяснимым, неестественным образом я переняла от сына предубеждение к иностранцам, сразу приняв одного из них за разбойника, однако времени на угрызения совести не осталось, так как мужчина заговорил опять. Теперь я понимала его гораздо лучше, может, он тоже чувствовал себя неловко, обращаясь к незнакомой тетке, кто знает, но сейчас он проговорил все очень внятно, и стало ясно, что ему позарез надо «прикурить» аккумулятор. Я наконец осмелела и даже взглянула на него. Если бы не история со снарядом, я бы тотчас заметила, что у него вполне дружелюбное лицо с веселыми глазами, внушительным и самодовольно подрагивающим во время речи двойным щетинистым подбородком и смешными густыми усами, которые пританцовывали под носом, даже когда он ничего не говорил. И все же, несмотря на все эти обстоятельства, я испытала невероятное облегчение, когда первая капля дождя упала мне на лоб. В сгущающихся сумерках она, казалось, возникла из концентрированного вечернего света.

— Дождь начинается, — сказала я накрахмаленным голосом и добавила, что нет ни кабеля, ни других проводов, нет заряда, вообще ничего. Да и аккумулятор, судя по всему, никудышный. Потом осмелела и, правда, с некоторым усилием над собой изобразила на лице сожаление, затем пробормотала, что желаю его машине долгих лет и что мне надо идти, надо идти. И через долю секунды я уже бодро шагала к Ирьиному дому и ощущала, как на плечи давит что-то странно тяжелое, омерзительное, с гнильцой.

— Удачный дэн тэбе! — прокричал он вслед как-то душераздирающе весело.

Я и сама, конечно, хотела, чтобы день стал более удачным, а свои ответные пожелания промычала в шарф уже почти скрывшись за углом. Остановилась на минуту перевести дух. В песочнице сидел угрюмый и безразличный ко всему бутуз, но времени на него совсем не было, к тому же я вдруг вспомнила, что очень спешу на верхние этажи, малыш вряд ли читал местную прессу. Зато ее читал столкнувшийся со мной в дверях подъезда мужчина, в кепке и с мусорным ведром, — я это сразу поняла по красноватого цвета сомнению в его карих глазах. Он явно неохотно, а потому неуклюже придержал мне дверь, и я проскользнула у него под рукой, как будто именно такой способ проникновения в подъезд мог вызвать меньше всего подозрений. Проходя через вторую подъездную дверь, успела ощутить запах мускулистой сухой подмышки шестидесятилетнего мужчины, с достоинством прожившего свою жизнь, подмышки, которая больше не потеет, а потому не нуждается в дезодоранте.

Вскоре я стояла перед дверью Йокипалтио и уговаривала себя нажать кнопку звонка раньше, чем меня охватит паника. И я тут же запаниковала.

Дверь распахнулась практически сразу, оставив мне ровно столько времени, чтобы отскочить сантиметров на двадцать назад. Появилась Ирья. На голове у нее был платок, а в руках, прорезиненных перчатками, половая тряпка. Смотрела она отсутствующим взглядом человека, который всерьез занимается уборкой. Я попыталась понять по ее глазам, читала она статью в газете или нет, но не поняла. Она не плевалась огнем и не изрыгала злобу, однако и обниматься тоже не стала, просто сказала: а, это ты, привет.

— Проходи, — пригласила она. — Я как раз все, ну вот.

Потом она встряхнула тряпкой, которая издала еле слышный мокрый хлопок.

Наконец она сказала: как хорошо, что ты зашла. Я растерялась. Невозможно было уловить по этой ее реплике, куда она клонит, Ирья, действительно рада, или сдержанно-холодна, или вообще безразлична. Может, она старается соблюдать дистанцию? Или так отвергает? Или просто настороженна? Опасается меня? Что она думает? Что я мошенница и что-то вынюхиваю? Положение дел оставалось непонятным. Ирья махнула тряпкой на мою открытку, лежащую на маленьком столике в прихожей, и сказала все тем же непроницаемым голосом, по которому ничего нельзя было понять: до чего же мрачное у тебя чувство юмора.

— Ну, здравствуй, — сказала я наконец.

Потом она предложила мне пройти, прямо так, в ботинках и в верхней одежде, и ее приглашение было таким настойчивым, что я стала ожидать допроса или страшных ругательств и обвинений. И как только мы прошли в кухню, мне было велено сесть за стол, но сама Ирья за стол не села, а стала наливать воду в кофейник, но как-то непривычно медленно и долго, словно тянула пальцами изо рта жевательную резинку, оставив меня томиться от нетерпения на стуле. Больше всего мне хотелось просто попросить прощения, но поскольку я так и не поняла, что у нее на уме, у Ирьи, то стала смотреть по сторонам, нет ли где газеты, то есть видела она вообще статью или нет; но единственное печатное издание, которое мне удалось обнаружить, лежало прямо передо мной на обеденном столе и называлось «Час пик», что, конечно, в другой ситуации показалось бы просто забавным, однако в ту минуту мне было совсем не до смеха.

А потом у меня появился новый повод для беспокойства — в туалете неожиданно раздался как-то по-славянски журчащий звук слива воды, затем дверь распахнулась, и в кухне возник муж Ирьи. Он стоял и смотрел на меня, задумчиво и бородато, словно у него в заднем кармане было припрятано ужасное обвинение, или где их там обычно прячут. Я старалась прочесть по лицам обоих, какая у них сейчас дома обстановка, по-прежнему ли они в ссоре, или поссорились заново, или еще что, но я ничего не смогла понять, кроме того, что у меня в голове снова стали разгораться уже было потухшие угли сомнений.

И в тот момент, когда я уже готова была разрыдаться перед этим человеком, он вдруг сказал: а здравствуй, повернулся на пятках и вышел.

Из-под мышки у него торчала газета.

Я чуть было не ринулась за ним следом, хотелось схватить его, прижать к стене в прихожей, вырвать из-под мышки газету и разорвать ее в мелкие клочья или вообще съесть, как счастливый билет. Однако все это безумие осталось лишь в мыслях, мужчина ушел и сменился Ирьей, которая присела наконец напротив меня, обрамив голову привычным ореолом каповых часов. У нас, видимо, уже утвердилось свое определенное расположение в пространстве. Попыталась заглянуть ей в глаза, она смотрела на меня прямо и без тени смущения, только за одно это можно было ее полюбить, она словно из железа, эта женщина, что, конечно, в этот момент не могло не внушать страх, но я ничего не могла с этим поделать, мне оставалось только сидеть и лихорадочно пытаться сообразить, почему она вот так тихо сидит с грустной полуулыбкой и смотрит в окно, что ей известно, и известно ли что, и как у нее вообще дела, по-прежнему ли не ладятся, и не подлила ли я своими визитами масла в огонь. Но ни на один вопрос ответить тогда было невозможно, только в животе урчало, да кофеварка поддакивала, страшной газеты нигде не видать, может, она там, у мужа, и он как раз читает ее, лежа на диване, читает заметку про меня, со злобной ухмылкой на давно не бритом лице, отпуск ведь, и думает: вот сейчас я посмеюсь над этой бабой.