Читать книгу "Кунст (не было кино). Роман с приложениями - Сергей Чихачев"

Вопрос ребром. Тишина в комнате. И следователь остро так, испытующе на потерпевшего зыркает. Узнаю, подаёт голос потерпевший, узнаю родные свои ботиночки. Под каким номером? Следующий, значит, ему вопросик. Под третьим. И, совершив это титаническое умственное усилие, к ботиночкам тянется. Вдруг следователь как гаркнет: Минуточку!

А по каким таким признакам вы эту свою пару опознаёте, а? Охренел потерпевший. Слов нет. Мыслей нет. Что же сказать-то, а? Сказать-то что?! Ну, говорит, по таким признакам, что это мои ботиночки-то.

Следователь приуныл. Железный довод, но не то. А – приходит он на помощь – может, по характерным потёртостям? Ага, радостно потерпевший соглашается, и по ним тоже. Очень характерные потёртости на моих ботиночках. Совсем не такие, как на сапожищах на этих или, вон, на кедах вонючих. Прекрасно, говорит следователь, воодушевляясь, а ещё по каким? Ну тут клиент сам допёр. По цвету! Радостно, как в школе, выкрикивает. Расплылся следователь в улыбке. По цвету, точно? Точно, по цвету. Они вон чёрные какие. А сапожищи грязного цвета. А кеды вообще синего. То есть были синего в 1913 году.

Ну, радуется следователь, прошу вас, граждане понятые, засвидетельствовать, что потерпевший опознал в паре обуви под номером три свои ботинки. Распишитесь вот здесь. И если ты ещё раз, козёл, – это он понятому в очках, – ещё раз мне на стену грязной своей бочиной облокотишься или про папу своего сраного вспомнишь, я тебя урою!

Понятые, извиняюсь за оборот, попались понятливые. Тёртый народец. Подписали всё, первый даже не снимая наручников. Саше было закралась по молодости в голову мысль, что они и любой другой протокол подписали бы с такой же лёгкостью. Скажем, о том, что видели, как гражданин Риббентроп у ларька гражданину Молотову какой-то пакт передавал, и оба были пьяные. Ну да ладно. Он мыслишку эту из головы выкинул.

Выйдите, говорит он понятым, в коридор. А вас, гражданин потерпевший, я больше не задерживаю. Кража ваша раскрыта полностью. Вот здесь подпишите и здесь. Как это? А вот так. Бабку мы взяли, за пособниками её уже поехали. Рот открыл потерпевший. А что ей, глупо так спрашивает, будет? А мы её, говорит Саша вдохновенно, скорее всего на электрический стул посадим. Хороший ученик. Быстро начальническую науку впитал. Ну потерпевший подписал что-то как во сне и выкатился из кабинетика. А Саша обратно понятых погнал, откуда взял.

Такой вот следователь. Это один только эпизод, а их, вообще-то, несколько было. И убийства случались – сынок папе по голове сковородкой тюкнул и на маму свалил, такую же, кстати, пьянь. И кражи опять же. Много всего. Матереть начал Саша. Уже и начальник на него орал не каждый день, а через один.

Ну и вот как-то раздался звонок. Выезжай, мол, такое-то происшествие. Выехал на казённом автомобиле. Приезжает в место какое-то, богом созданное и забытое. Лесок рядом. Железнодорожное полотно. Ментовский стоит газик. И поезд стоит. Товарный. Подходит Саша к ментам, здоровается: чего тут у вас, спрашивает. Да вот, наезд на человека посредством поезда. А машинист где? Да вон бродит, останки рассматривает. Ну это рутина. Он и пошёл протокольчики свои писать, покивав понятливо. Несчастный случай – вот как он это дело оформлять начал. Типичный. А никакой не висяк. Дело плёвое. Это вообще не к нему.

Ну сел в тарантайку свою и пишет. Потом смотрит – у ментовского газика толпа какая-то собирается. Он как раз заскучал немного с писаниной: ну сколько можно-то? Подходит к ним, вид принимает озабоченный: в чём тут, мол, дело? Смотрит – а на колесо наблёвано у газика, и какой-то стоит рядом хмырь, губы у него трясутся и водярой разит за километр. Саша тихонько спрашивает: это, мол, кто? Помощник, отвечают ему, машиниста. А вон и сам машинист. «Пьяные, что ли?» – спрашивает Саша, а у самого в голове что-то вертится такое. «Так точно, – машинист вдруг басом говорит, – пьяные». И в землю смотрит. И у следователя нашего как молния в башке. У Ломоносова, небось, то же самое бывало. Ага, спрашивает, а это помощник твой? Тоже пьяный, отвечает ему машинист, но он не виноват, я виноват, меня и берите.

Саша – чего следователю делать не положено – просто обалдел. «Так, – говорит он медленно, соображая чего-то, – это мы разберёмся. На обследование тебя сейчас пошлём, медицинское». Менты тут возбухли: да, может, не надо, да пусть бы и хрен с ним. Понятное дело, им же его везти невесть куда. Упёрся Саша: нет, на обследование. Менты уж и трубку принесли на всякий случай дыхнуть. Дыхнул тот. Мог бы и не дышать. И так всё понятно.

«Так, – Саша говорит, а в голове всё свербит чего-то, – значит, давайте его на экспертизу, а потом к нам. Я с ним разбираться буду».

Повели менты машиниста с лицом белым куда-то. А Саша в машину сел вроде опять протоколы писать. Только ничего он не пишет, а думает лихорадочно. И такая возникает у него схема в голове. Ну, конечно, никакой это не несчастный случай! Уголовное это преступление, товарищи. Управляя… этим… как его… в состоянии алкогольного опьянения… Ну и так далее. Это мы оформим. Лишнее дело раскрытое да с сознанкой чистосердечной никому ещё не вредило.

А вот с трупом с этим крепко призадумался Саша. На нём, на следователе то есть, как раз две висело кражи поездные. Крупные такие кражи. С неделю назад в СВ купе вскрыли, где муж с женой ехали, бумажники вытрясли, золото с женщины поснимали – а те даже не проснулись. А третьего дня по-наглому в обычном плацкартном вагоне у мужика деньги спёрли, так же вот ночью. Машину он, видите ли, ехал покупать. Такая пачка зелёных с собой – ан нет, от жадности поехал плацкартом. Ну и погорел. Просыпается – ни денег, ни кошелька кожаного, на кобуру похожего, который у него под мышкой висел. Срезали кошелёчек весьма профессионально.

И мысль у Саши оформляется в протокольном почти виде. Трупу ведь, ему что? Ничего ему уже не будет. Хуже, как говорится, не сделается. А ведь под поезд мог бы, скажем, и вор поездной попасть, а? А как вора от не вора отличить, товарищ следователь? Да как – просто: у него с собой было… Было, например… Ну допустим, нашли у него в кармане (а осталось там чего от кармана-то? Вроде осталось чего-то) ниточки. Какие такие ниточки? А ниточки с той тесёмочки прорезиненной, на которой кошелёк висел! Ну кто это? Вор, господа присяжные, и адвокаты, и иже с ними! Ворюга злостный! Вот так-то! А ниточки мы прямо с обрезков тесёмочных возьмём, благо кошелёчек у нас в вещдоках валяется где-то. Вор его скинул, естественно, там же, в вагоне. Вот. Возьмём и в карманчик положим…

Такие вот сладостные мысли у Саши оформились. Почему сладостные? Потому что три преступления зараз раскрывает – это во-первых. Значит, кривая раскрываемости вверх поползёт. Это во-вторых. Потом, может, повышение какое – в звании или должности, неважно. Это в-третьих. Ну и тому подобное.

И в сладких этих мечтах рвёт Саша старые протоколы, новые пишет, заканчивает их и отправляется в родные стены. Парень-то молодой – едет и мечтает. Как наградят его? Может, прямо в День милиции. В актовом зале ихнем душном. Повесит медаль ему начальник… Какой такой начальник?! Он сам уже начальником будет. В кабинетике на одного. Погоны у него такие… звёздчатые. А там, глядишь… Глядишь, и министр! Министр узнаёт о нём, о Саше, простом милиционере, следователе обычном. И вот уже в Москве Саша. Министерство там, генералы, МУР в крайнем случае… И вот седой Саша – да не Саша уже, а Александр Иванович! – рассказывает молодым каким-то смутно представляющимся милиционерам будущего о своём героическом прошлом. Да, говорит, ребятки вы мои дорогие…