Читать книгу "Бастион одиночества - Джонатан Летем"

Белый мальчик испытывает одни чувства, черный — другие. Белый видел этого пьянчугу в его лучшие времена, в небе, как бы смешно это ни звучало. Он понятия не имеет, знает ли об утраченных способностях пьянчуги его друг, Мингус, и не представляет, как ему рассказать об этом. Он стоит в немом изумлении, будто прирос к месту и чего-то смутно опасается.

Темнокожий мальчик поджал губу, его сердце сдавила боль: конечно, ведь пьянчуга черный, только такой и может валяться на углу. Само собой. Испанские алкоголики с Дин-стрит тоже набираются до чертиков на улице, но спать они плетутся домой, в свою постель. А утром переодеваются, берут деньги и начинают все по новой. Черный мальчик даже не хочет об этом задумываться.

— Знаешь, что я сейчас сделаю? — говорит он.

— Что? — спрашивает другой.

Темнокожий делает решительный шаг, и у белого перехватывает дыхание. Черный снимает с маркера колпачок. Поверхность синтетического одеяла на спине пьянчуги хоть и до невозможности грязная, но вполне подходит для рисования маркером. Мальчик склоняется над вонючим телом и ставит на нем тэг. Мгновение, дело сделано. Оба друга отскакивают в сторону.

На спине пьянчуги написано «ДОЗА».

— Смываемся!

— Он не двигается. О черт! Ты только посмотри!

— Бежим!

Вот и все, на сегодня с тэгами покончено. В любом случае ничего интересного друзьям уже не попадется. Они бегут вниз по Невинс, захлебываясь смехом, хмельные от осознания жестокости шутки и оттого, что открыли в себе новую, опасную черту: способность подойти к, возможно, мертвому человеку и поставить на его спине метку.

Они пришли с опозданием и вынуждены были занять места порознь, далеко друг от друга. Дилан сел впереди, во втором ряду лекционного зала. На этом настоял отец, устроившийся где-то сзади. Дилан понимал, что должен радоваться выпавшей возможности посмотреть на режиссера-экспериментатора Стэна Брэкхеджа. Авраам с уважением отзывался о нем, как о «великом, потрясающем человеке». Речь шла о рисованных фильмах. До сего дня Дилан был уверен, что такой фильм один на свете — тот, над которым корпел Авраам. И, естественно, не подозревал, что на лекцию по этой теме явится тьма народа.

Когда Брэкхедж говорил, Дилан слушал его с увлечением, хотя почти ничего не понимал. Режиссер был личностью харизматической, речь его звучала темпераментно, как выяснилось, именно он вернул Орсона Уэллса на телевидение. Подобно Уэллсу, Брэкхедж превозносил величие — и как отвлеченное понятие, и как проявление конкретного таланта, не считая нужным замечать установившийся в зале дух раболепного восхищения. Вся проблема заключалась в том, что говорил Брэкхедж далеко не все время. В основном он сидел на стуле, потягивал воду, часто моргал и изучал аудиторию — молчал, предоставляя возможность разглагольствовать и восхвалять его фильмы молодым коллегам. Те, в свою очередь, не могли скрыть (а может, не очень-то и хотели) собственную убежденность в том, что только они знают в кино толк. Дилану вскоре все наскучило, он «упарился», как выразилась бы Рейчел.

— Я воспринимаю работу как попытку очистить эстетические сферы, освободить кино от всех предшествующих влияний и идеологий, — в очередной раз заговорил Брэкхедж. Фраза пробежала по залу, нанизывая, как на нитку, умы слушателей, в том числе и Дилана. Он оглянулся на отца — тот сидел в напряжении, таращась на сцену с любовью и гневом. — Но при этом стараюсь создавать фильмы, понятные для всех, кто их смотрит, стремлюсь воскресить в зрителе способность сопереживать.

Освещенный люминесцентными лампами, с давно не ремонтированным потолком, лекционный зал на первом этаже «Купер Юнион» был заполнен до отказа. Дилан заметил, как мужчина на соседнем сиденье нервно мнет пластмассовый стаканчик и постукивает по полу ногой, видимо, сдерживаясь из последних сил. Быть может, он думал, что тоже должен находиться среди людей на сцене. Отовсюду слышался скрип сидений.

— Я верю в песню, — продолжал Брэкхедж. — Я использую песенное оформление в своем творчестве из личной потребности наслаждаться человеческим голосом, который связывает все живое на земле. Меня потрясает и гамма звуков, издаваемых волком, который воет на луну, и лай собаки в соседнем дворе. Я восхищен любым звучанием и стараюсь слиться с ним в одно целое.

Когда обстановка в зале накалилась до предела, а пластмассовый стаканчик превратился в лепешку на полу, сосед Дилана вскочил и прокричал, заглушая гул:

— А как насчет Оскара Фишингера? Ни один из вас не признает Фишингера!

Бросив свой вызов, человек задрожал всем телом, по-видимому, решив, что против него сейчас ополчится вся эта толпа, и приготовившись оказать сопротивление.

— Кажется, Фишингера никто не отвергает, — с сарказмом ответил один из сидящих на сцене. — На мой взгляд, обсуждать тут вообще нечего.

— Согласен, — прозвучал голос из зала. Голос Авраама Эбдуса. Он говорил гораздо спокойнее почитателя Фишингера, который так и не сел. Даже не поднялся со своего места в дальнем углу зала. — Упомянуть стоит, быть может, о Вальтере Руттмане.

На сцене промолчали, лишь Брэкхедж ответил Аврааму кивком. Униженный поклонник Фишингера упал на место.

В этот момент напряженную атмосферу аудитории пронзил еще один истошный крик:

— Черт с ним, с Руттманом. А как насчет Диснея?

Публика вздохнула с облегчением — никому не улыбалась перспектива выслушивать споры о Фишингере и Руттмане, о которых почти никто ничего не знал. Какое-то время все оживленно о чем-то переговаривались. Усмирил публику Брэкхедж, начав отвечать на вопросы. Враждебность мало-помалу рассеялась, те, кто был на сцене, на фоне величия Брэкхеджа как будто уравнялись со слушателями в зале. Публика простила Даже самого молодого из тех, кто был рядом с Брэкхеджем, теперь он по крайней мере молчал. Его простили все, за исключением Авраама. В конце встречи Брэкхеджа попросили спуститься в зал. Авраам разыскал в людском водовороте Дилана, взял за руку и повел к выходу. Дилан почувствовал, что отец пылает яростью, а когда они вышли на улицу и сели в поезд, его гнев стал почти осязаемым. Буря внутри Авраама как будто отрезала их от всех остальных пассажиров, которые закачались взад и вперед, когда поезд тронулся, — от всего города и мира.

Дилану передалось расстройство отца. Авраам хотел продемонстрировать сыну великолепие Брэкхеджа, своего тайного кумира, путеводную звезду, и собственную с ним схожесть — но совсем по-другому. Может, на встрече было слишком много людей? Хотя их в любом случае было бы много, если бы, кроме самого Авраама, Брэкхеджа и Дилана, в зале присутствовал еще хотя бы один человек.

А может, все сложилось бы иначе, не выкрикни тот болван имя Диснея, не преврати он серьезный разговор в глупую шутку.

На Бруклинском мосту им пришлось сделать пересадку и несколько минут ждать другой поезд. От Невинс до Дин-стрит они шли в мрачном молчании, мечтая поскорее оказаться дома и разойтись по своим комнатам. Но этому желанию помешал «помеченный» пьянчуга, до сих пор лежащий на углу Атлантик.