Читать книгу "Пир плоти - Кит МакКарти"

Весь поступавший материал находился в ведении Белинды, и Айзенменгер удивился неуверенности девушки.

— Что значит «должны были»?

— Она куда-то запропастилась.

— Опять?!

Образцы для исследования то и дело исчезали неизвестно куда. Операционисты обвиняли отделение гистологии, гистологи кивали на санитаров, разносивших материалы, санитарам же было ровным счетом на все наплевать.

— В операционной клянутся, что отправили образец, но до нас он не дошел.

— Вы говорили об этом Расселу? Он наверняка расценит это как чрезвычайное происшествие в клинической практике.

Белинда кивнула:

— Сказала. Именно тогда с него слетела вся утренняя любезность. — В углу рта у Белинды была едва заметная родинка, которая притягивала взгляд Айзенменгера всякий раз, когда он разговаривал с девушкой. В данный момент родинка участвовала в образовании брезгливой гримасы. — Все шишки посыпались на бедную Софи.

Вздохнув, Айзенменгер приник к окулярам микроскопа.

— У нее какие-то неприятности? — спросил он. — Она меня немного беспокоит. — Он знал, что Белинде, как девушке разумной, можно доверять, и надеялся, что она ему отвечает взаимностью.

— Сама не понимаю, что с ней творится, — ответила она.

Зазвонил телефон. Голос Глории радостно пророкотал, что за ним пришла полиция. Айзенменгер попросил секретаршу проводить посетителя в его кабинет и извинился перед Белиндой.

Джонсон выглядел уставшим и расстроенным, и было похоже, что он испытывает желание дать кому-нибудь увесистого пинка. Отказавшись от чая и кофе, предложенных Айзенменгером, он в изнеможении опустился в кресло.

— Вам придется искать нового помощника куратора.

Айзенменгер вопросительно приподнял брови. Он пока не представлял, кого именно из помощников имеет в виду полицейский: Либман, накачанный успокоительными средствами, валялся в палате психиатрического отделения.

— Боумен арестован за изнасилование и убийство.

* * *

Это известие Джонсон получил по пути на квартиру Никки Экснер. Квартира Билрота, как сообщила сержанту инспектор Уортон, представляла собой вонючий клоповник, однако в этом клоповнике ею были обнаружены наручные часы с надписью «Дорогой Никки с любовью в день восемнадцатилетия от мамы и папы», а также весьма солидные запасы героина, кокаина и марихуаны.

Джонсон выслушал эти новости без особой радости — в основном из-за торжествующего тона Уортон.

— Так что можете не беспокоиться насчет свидетелей. Убийца мною пойман.

«Мною». Джонсон не понаслышке знал, что это значит.

— Что вы думаете по этому поводу? — спросил он Айзенменгера.

Но тому ответить на вопрос сержанта было нечего.

— Я думаю, убить может каждый, — неуверенно произнес он наконец, — любой из нас.

— Да, конечно, — отозвался Джонсон. — Но вопрос в том, стал ли этим каждым именно Билрот?

Айзенменгер не мог сказать ничего определенного и только пожал плечами.

— Мне это представляется возможным, — осторожно предположил он.

Джонсону хотелось услышать другой ответ, но он не удивился словам Айзенменгера. А что еще он мог сказать?

* * *

Уже стемнело, когда Джонсон вернулся в музей. Сержант был буквально измочален, но не мог бросить расследование, поскольку чувствовал, что все идет не так, как надо, и совершенно не в ту сторону, если вообще не в противоположную. Это его и беспокоило.

Свет в музее был потушен, все входы опечатаны. Тем не менее Джонсон вошел, воспользовавшись одним из ключей, изъятых утром у участников этой драмы. Тишина была глубокой и всепоглощающей, и, глядя в непроницаемую тьму перед собой, сержант в очередной раз поразился тому, как это место напоминает церковь.

Чтобы отыскать на стене выключатель, потребовалось какое-то время. Резко вспыхнувший свет разогнал темноту по углам и застыл четко очерченным конусом в центре зала. Его яркость в первый момент даже удивила Джонсона.

Он прошел вперед, ощущая приятную прохладу огромного пустого помещения. Веревка была снята, тело давно унесено, но тяжесть происшедшей здесь трагедии не исчезла вместе с ним, она давила на Джонсона все с той же силой. Это было странно, ведь из вещественных доказательств оставалось только кровавое пятно, зато такое большое, что оно казалось картинкой из комикса-ужастика, кровью, пролитой великаном. Так что оскверненное тело по-прежнему присутствовало здесь во всей своей кошмарной реальности.

Но сержанта волновало вовсе не убийство, каким бы нечеловеческим оно ни было. Он, конечно, испытывал ужас и отвращение к этому кровавому преступлению, но не это было главным.

Изогнув шею, Джонсон посмотрел в самую середину стеклянного купола.

Что ему действительно не давало покоя, так это символический смысл совершенного. Это не было убийством ради денег или удовлетворения низменных желаний, убийством из мести или из страха, нет, это было декларацией. Убийца хотел поведать о чем-то, высказаться, привлечь внимание…

Но почему?

И что именно он хотел сказать миру?

Взгляд сержанта, блуждая по помещению, забрел в дальний угол, тот самый, куда десять часов назад забился трясущимся комком Стефан Либман.

Что бы там ни говорил Айзенменгер, но столь острая реакция была странной.

Перед Джонсоном расстилалась поверхность стола, все еще алая и липкая, как гигантская деревянная пицца. Он вдруг сделал шаг вперед, словно движимый какой-то неземной силой, и кончиками пальцев коснулся этой поверхности.

Джонсона самого удивила глубокая печаль, которая охватила его.

Полгода назад он хоронил брата, внезапно умершего от сердечного приступа — такого же, что несколько лет назад унес в могилу их отца. И в тиши огромного крематория, где, несмотря на теплый солнечный день, спасаясь от холода, сбились в кучку несколько родственников и друзей, в нем вдруг ожили старые воспоминания о церкви, об одиночестве и смерти.

Точно такие же чувства он испытывал и сейчас.

— Я-то здесь не случайно, Джонсон, а вас как сюда занесло?

На миг сердце сержанта замерло, и он уже подумал, что сейчас последует за братом. Его симпатическая нервная система, которую обычно трудно было вывести из равновесия, была словно наэлектризована, сердце стучало так громко и с такой силой, что он чувствовал, как оно всасывает и выбрасывает кровь, гоня ее по сосудам. Джонсон повернулся на одних каблуках. Из темного угла по направлению к нему шагнула Уортон.

— Тысяча чертей!

Это было самое страшное ругательство, какое инспектор когда-либо слышала от своего подчиненного.

Она улыбнулась, но это не была улыбка старого друга или тем более любимой.