Читать книгу "Помни обо мне - Софья Подольская"

и, кажется, не обошлось без вина. И наверняка его было много. Ничем, кроме даров святого Дионисия и отчаянного желания избавиться от выгрызавшей нутро глухой тоски, не объяснить того, что декаду спустя мы с Яскером, как и, пожалуй, все мало-мальски известные труверы и жонглеры Арморетты держали путь во владения графа. Празднество длилось семь дней и тенсона Яскра в исполнении нашего с ним дуэта была признана судом прекрасных дам во главе с новой графиней д'Ирри лучшей. Все же паршивец хорош, и меня убалтывал не зря. Женщин жонглеров мало: церковники клеймят их блудницами. Или воровкам. А чаще и теми, и к другим сразу. Потому немногие рискуют сменить стезю жены и матери семейства на дорогу, презрительные, а чаще липкие взгляды, и возможность жить тем, от чего поет сердце. Ведь кто примет постаревшую жонглерку? Только монастырь.

Нет я, конечно, надела парик, и наряд сменила на яркий, каких обычно не носила. Пудра. И мушка, чтобы отвлечь внимание. Да и кому есть дело до жонглерки, когда рядом манят веерами и улыбками благородные адельфи? Я была уверена, что никто из гостей меня не запомнит. Потому и ухом не повела, когда маркиз Ривеллен приказал принести лютню в большой зал, где хозяин и гости замка Маллен наслаждались ужином и почти все — приятной беседой. Дарьен отдавал должное седлу косули под ягодным соусом и пирогам с зайчатиной, барон опустошал бокал за бокалом, а меня больше занимала принцесса, которая, ковыряя вилкой кусочек пирога, не сводила глаз со своего словоохотливого кузена. Ах, Галлиг, бедный рыцарь, сколь быстро ты забыт.

— Тетушка, — улыбнулся маркиз, когда слуга с поклоном протянул ему лютню, — надеюсь, вы не разделяете мнение досточтимого епископа Армьенского о греховной природе музыки?

— Как ты только мог обо мне такое подумать, Ленард? — в голосе сестры Марии-Луизы прозвучал притворный гнев. — Музыка — дар Всеотца, и нужно обладать… Упорством досточтимого отца Густана, чтобы спорить со святым Тривио, который и сам песней славил Несущего Мудрость, и нам заповедал.

Я думала, маркиз сыграет сам, помнится, выходило это у него весьма недурно. Но он встал, обошел стол и остановился между мной и принцессой.

— В таком случае, сестра…

— Ах, я так давно не брала в руки инструмент!

Не дав ему закончить, ее высочество вскочила, точно ужаленная, и схватилась за лютню.

— Сестра Лоретта! — окликнула ее аббатиса, но принцесса уже командовала слугам, чтобы передвинули стул.

И подушку принесли. И лютня расстроена. И, ах, что же исполнить?

— Исполните «Дозволь испить из чаши благодатной», — сдалась сестра Мария-Луиза, выбирая сирвенту Артауда из Блуа.

Именно с этого произведения, посвященного святой Интруне, начинали свое знакомство с лютней почти все благородные адельфи. Многие им же и заканчивали.

— Прекрасный выбор, тетушка! Просим вас, сестра Лоретта.

Ее высочество приняла полную изящества позу и заиграла вступление.

А маркиз, к моему удивлению, опустился на ее стул: как раз между мной и аббатисой.

— А после, тетушка, — сказал он полушепотом, — сестра Алана споет нам «Плач по Арморетте». Осмелюсь утверждать, ее исполнение — из лучших, что мне доводилось слышать.

После этих слов и короткого пронзительного взгляда, я осознала, что маркиз Ривеллен — очень опасный человек.

— Где же? — высказала мой немой вопрос аббатиса.

— На свадьбе д’Ирри, — небрежно ответил маркиз, возвращая мне возможность дышать.

И думать. Я лихорадочно перебирала в памяти всех заказчиков, но, похоже, его сиятельство был слишком умен, чтобы нуждаться в моих услугах.

— Вы удивлены, тетушка? Тогда позвольте мне удивить вас еще больше: спутник сестры Аланы уверял меня, что она лично знакома с автором «Плача по Арморетте».

Оттопчи осел святого Трифина твой длинный язык, Яскер! Трепло! Виршеплет безмозглый! Ну попадись мне…

— Вы знакомы с Бернартом из Ведантона? — изумленно спросила аббатиса.

Имя согрело, как глоток теплого вина, зимой.

— Немного.

И улыбка, весенним лучом мелькнувшая, на тонких губах сестры Марии-Луизы была… Понимающей?

Немного. Недолго. Хотя разве может влюбленной девушке быть достаточно времени вместе?

— Странно, что сестра Алана, не упоминала об этом, тетушка.

Внимательный взгляд маркиза не вязался с небрежностью его тона.

— Это называется скромность, Ленард, — фыркнула аббатиса.

И сосредоточила все свое внимание на принцессе.

— Даже не думайте отказаться.

Шепот маркиза был похож на скольжение змеи по опавшим листьям. А взгляд? Его взгляд заставил меня поблагодарить святую Интрунту, за монашеский хабит, обеты и обязанность всюду сопровождать ее высочествы. Возрадоваться, что никогда ранее я не брала заказов против маркиза Ривеллен. И пообещать себе, что теперь уж наверняка не возьму.

А сыграть? Бернарт говорил, я меняюсь, взяв в руки инструмент. И голос мой, пусть негромкий, выразителен, особенно когда я пою о том, во что верю. Будет им «Плач по Арморетте», в конце концов, моему сердцу тоже есть, о чем плакать.

Я обернулась за бокалом, чтобы промочить, пересохшее горло и встретилась взглядом с Дарьеном. Он улыбнулся.

Да, мне есть о чем плакать.

Одной песней ее высочество не ограничилась. Ободренная теплым приемом, она замахнулась ни много ни мало на кансону Яскера, которого, при всем моем желании поставить паршивца к стене с яблоком на голове и исполнить знаменитый трюк с ножами, Всеотец не обделил ни талантом, ни мастерством. Вот только сочиняло это блудливое и жадное до похвалы создание (за редким исключением) под себя, а потому все попытки перепеть репертуар Яскера выходили бледными. Даже у профессионалов. Что уж говорить о любителях.

— Невыразимое восхищение, — аплодируя, сказал маркиз.

Он встал и, прежде чем ее высочество продолжила, подошел. Галантно протянул ей руку, помог встать и повел сияющую принцессу к столу. Но улыбка, озарявшая все ее лицо самой искренней радостью, погасла, стоило маркизу решительно выхватить из белых рук жалобно тренькнувшую лютню. И протянуть мне.

Я приняла инструмент. Поднялась и медленно прошла к освободившемуся стулу, спиной чувствуя острый, словно наконечник копья, взгляд принцессы. Святая Интруна свидетель, я не хотела ни этого внезапного состязания, ни того, что могла принести мне победа.

Я села, погладила теплое дерево корпуса, темный гриф и резной цветок резонатора. Прошлась перебором по струнам, чуть ослабила нижнюю — мне не показалось, она действительно была перетянута. И не поднимая взгляда от лютни, заиграла «Плач по Арморетте» — прощальный подарок величайшего, по мнению многих, трувера современности. Любовь в ответ на жестокость.

Именно я аккомпанировала Бернарту в тот вечер, когда он в первый и последний раз исполнил свою лучшую кансону. И тогда, в малой гостиной особняка на улице святого Игнасия, который вот уже больше двух лет был моим домом, я