Читать книгу "Литература как социальный институт: Сборник работ - Борис Владимирович Дубин"

имеется в виду лишь то, что значения фиксируемого, транслируемого и т. д. таким образом культурного текста в рамках конкретной социокультурной системы общедоступны и общезначимы. Насколько подобная массовость реализуется «на самом деле», в принятом здесь аспекте обсуждения не существенно: достаточно того, что она реальна для участников действия хотя бы как потенциальная возможность.

В содержательном плане эти значения обычно характеризуют фундаментальные аспекты социального порядка применительно к неспециализированным («диффузным») общностям предельно широкого охвата – «обществу в целом», нации, «народу» и т. п. Как сами коммуницируемые значения, так и способ их репрезентации (модальный характер их «действительности» для участников) нормативны: они выступают как существующие или долженствующие быть. Соответственно, за средствами и инстанциями их трансляции закрепляются преимущественно интегративные (символические) функции[140].

В сказанном необходимо подчеркнуть три момента. Во‐первых, всеобщность транслируемых МК значений ни в коей мере не означает их универсальности, если понимать под последней так или иначе значительную обобщенность идеальных смысловых образований относительно тех или иных ситуаций взаимодействия, персоналий его участников, их ситуативных референтов, мотивов и обстоятельств. Напротив, массово коммуницируемые значения и образцы по преимуществу конститутивны, а их нормативность для участников взаимодействия партикуляристична. Говоря по-другому, они задают последним содержательное, по смыслу и модусу как бы не предусматривающее выбора определение ситуации в терминах конкретных императивов, выполнение которых мыслится необходимым для существования и самосохранения сообщества и, как подразумевается, с достаточностью обеспечено уже самим тем, что действующие лица осознают себя его членами.

Во-вторых, из «массовости» описываемых феноменов никак не следует, что они охватывают всю социокультурную структуру. Наоборот, они характеризуют лишь один из ярусов последней. Коммуникации, культуру, поведение имеет смысл интерпретировать как массовые (точнее – «отмечено» массовые) только относительно (и наряду с зафиксированным существованием) функционально специализированных подсистем общества, институтов, выступающих в их рамках или от их имени авторитетных групп и т. п. Функциональная релевантность массового «уровня» определяется именно полнотой и дифференцированностью социокультурной системы, в пределах которой он локализуется, только и становясь «функциональным». Сказанное, в частности, относится к выделению центральных функций системы и осуществляющих их групп, институтов и т. д. и подразумевает автономизацию этих функций (и групп их носителей) друг от друга. Прежде всего, это касается обособления символических функций от нормативных и, соответственно, тех и других – от функций адаптации. Не менее важно, наконец, и то обстоятельство, что сами процессы интенсивной социальной дифференциации, обособления и автономизации центральных функций социокультурной системы (как, впрочем, и тех интересующих нас здесь аспектов взаимодействия, которые описываются понятиями «общество», «нация», «народ» и т. п.), формирование, далее, разветвленной структуры специализированных институтов и ролей (в том числе социальных институтов и культурных систем регуляции), в рамках которых осуществляется кодификация апроприируемых ими культурных значений, образцов, традиций, исторически оказались связаны с развитием письменности и становлением ПК.

В рамках оформления последней, ее средствами и по аналогии с ними были выработаны и функционально апробированы универсалистские коммуникативные посредники – специализированные «языки». Их как бы «бескачественный», автономный от содержательных моментов транслируемого культурного текста характер позволял систематически разводить (и, соответственно – эксплицитно фиксировать, упорядочивать) коммуницируемые значения, технику их фиксации, правила смыслоприписывания и модальности смыслозадавания, иначе говоря – открывал возможность рационализации этих дифференцированных аспектов и их взаимосвязей. Тем самым были созданы операциональные предпосылки автономизации и иерархизации культурных значений (слоев культуры) и, соответственно, нормативных функций социокультурной структуры, разносимых по специализированным в этом отношении институтам, группам и проч. Таким образом, культуре оказались заданы «верхний» и «нижний» ярусы (последний и был отождествлен авторитетными носителями письменной традиции с «массовым») и обеспечена возможность циркуляции культурных образцов.

Важно подчеркнуть, что конституирование области релевантности массовых феноменов (культуры, коммуникации и т. п.) было осуществлено, исходя из ценностей-значений ПК, соответственно функциональным потребностям ее носителей и с помощью ее собственных механизмов. На «массовом» уровне оказались при этом сосредоточены (в качестве неспециализированных значений) бывшие традиционными поведенческие образцы, уже тематизированные, оцененные и кодифицированные в рамках ПК, и прежде всего – литературой. Тем самым литература (и ПК в целом) выступила по отношению к «массовому» уровню (и МК, в частности) не только конституирующим, но и структурообразующим моментом, задавая однослойной совокупности гомогенных значений культурные формы (и придавая статус «культуры») через систему тематизированных в границах ПК ценностей и выработанных норм их реализации, наделенных в силу высокой значимости письма повышенной авторитетностью образца.

Более того, массовизация культурных образцов была не только авторизована носителями ПК, но и реализована в ее пределах ее же коммуникативными средствами. При этом она была осознана и использована в качестве специфического момента прогрессирующей дифференциации ПК, групп ее носителей и систем институтов, деятельность которых базировалась на ее значениях и механизмах. Собственно, лишь для подобных групп и институтов и именно в условиях интенсивной их дифференциации выработка новых, культурных оснований легитимности собственных статусов и всеобщей авторитетности, создание дифференцированных форм своей «представительской» культуры и обеспечение ее значимости для других, а соответственно, и производство интегративных значений, образцов и механизмов могли стать (и становились) проблемой и задачей[141].

К таким формам письменной фиксации и трансляции фундаментальных, неспециализированных и нормативных в своей авторитетности значений относится «широкая» пресса (газеты и журналы общего типа, где, собственно, исторически и сложились нормативные образцы массовой литературы – роман-фельетон и т. д.) и функционирующие по их подобию книжные издания, аналогичные МК по несомым ими значениям и способам их организации. Они прежде всего содержат предварительно структурированные и оцененные, «узнаваемые» и авторитетные образцы значений, интегрирующих партикуляристские способы редукции напряжений в узловых точках социокультурной структуры. Объективирующие способы представления конфликтов в них более или менее жестко («предсказуемо») связаны с деиндивидуализированными техническими средствами экспрессии и суггестии. Соответственно, «объективен» и анонимен и их адресат: в принципе это любой член общности, признающий релевантность описания и объяснения своей деятельности в неопределенно-личных формах или терминах аподиктичностного «Мы».

Вместе с тем следует отметить, что в функционирование даже и массовой печати и литературы с неизбежностью вовлечены так или иначе значимые и «понятные» для коммуникаторов и реципиентов специфические содержательные моменты, связанные с высокой культурной ценностью и авторитетностью поддерживающих ее инстанций (показательно тяготение последних к функциональным центрам социокультурной системы). Кроме того, здесь надо учесть и универсализм письма как коммуникативного средства, а также имманентную «историчность» письменного (литературного) языка, с обязательностью задающего и воспроизводящего развертыванием своих временных форм хронообразную структуру общества, культуры, личности и т. д. как «истории». Если последний момент позволяет именно средствами письменности (и литературы) наиболее адекватно выстраивать целостные, смыслозамкнутые и смыслообразные длительности («биографию», «историю» как последовательность становления или реализации идентичности), то первый дает (никогда до конца не редуцируемую) возможность специфической рефлексии по отношению к тематизируемым ценностям, их систематической кодификации, последовательной рационализации и эксплицитного контроля над их опредмечиванием.

Этими обстоятельствами, можно думать, и определяются, во-первых, границы релевантности письменных текстов даже и в форме самых «массовых» образцов. «За» этими границами более эффективным посредником становятся, вероятно, аудиовизуальные каналы с их партикуляризмом способов представления. К последним, например, относятся «наладка» смыслоприписывания в ходе самой ситуации через референцию к ее участникам, конститутивность зрительного акта и нормативность – «очевидность» – зримого, антропоморфная и «естественная» линейная перспектива и т. п. Во-вторых, с указанными же обстоятельствами связаны, можно думать, и феномены сосредоточения массовых письменных образцов прежде всего на нормативных интегрирующих значениях, что в свою очередь, как бы «задним числом», относительно стабилизирует или смягчает универсалистские, рационализирующие и дисфункциональные с точки зрения гомогенного и партикулярного сообщества потенции письма.

Апелляция к образованиям такого рода выступает моментом регрессии к фундаментальным содержательным образцам в условиях напряжений и конфликтов, вызванных появлением «формальных», универсалистских культурных посредников и, соответственно, привносимой ими конвенционализацией определений действительности, обособлением ценностных аспектов регуляции и т. п. Инструментальное использование компонентов ПК – как коммуникативного посредника либо же в качестве «прообраза» – гарантирует МК необходимую авторитетность. Со стороны же носителей ПК эта референция к ее значениям и механизмам выступает указанием на