Читать книгу "Вода в решете. Апокриф колдуньи - Анна Бжезинская"

посеве, нежели о заблудших душах. Его практичность была принята в поселении с нескрываемым облегчением, и с большей надеждой все поглядывали на наместника Липпи ди Спина, когда в назначенный срок тот прибыл за урожаем Интестини. Наместник, видимо, взявшись за ум, не пылал гневом при виде жалких сколов вермилиона, представленных ему. Он долго беседовал с мастерами, пригласил их к столу, поставленному специально по этому случаю на лугу перед замком, чтобы все, как я полагаю, имели возможность его видеть с соответствующего расстояния и, может, даже слышать, как наместник уверяет вермилиан в нежной опеке герцога. Больше не шло речи ни о монахах в сандалиях, ни о наказаниях за качество руды. Больше говорили о волках, что треплют стада, и о непредвиденной скудости весенних дождей, а падре Фелипе сидел рядом с наместником, пережевывал мясо, аж жир стекал у него по щеке, и, по мере того как уменьшалось количество вина в кувшинах, все смелее сыпал веселыми шуточками. И вскоре непонятным образом повешенные старейшины в этом потоке слов превратились в изменников, и до того, как кувшины были опустошены до дна, наши вермилиане готовы были поклясться, что несчастные висельники изменили самым заветным тайнам вермилиона, который им никогда не принадлежал.

Я также ответствую, что наши мастера разошлись по домам, убежденные в искренней доброте наместника и полные надежд на будущее. Как известно, рассудительность – признак зрелости, а священная вода не приварится к коже, как клеймо, – так похвалялись они потом с насмешкой, перекидываясь многозначительными взглядами позади хлевов и у навозных куч, после чего один за другим шли к падре Фелипе и над кропильницей отрекались от света. В деревне началось брожение. Разъяренные жены и тещи – ибо женщины, особенно охваченные ересью, поверьте мне, дольше упорствуют – приправляли хлебное тесто богохульством и лили слезы в утренний удой, так что молоко портилось в дойниках, и невозможно было приготовить из него ни кусочка сыра. Но ничего они не могли поделать, потому что наместник, поддержанный падре Фелипе, добился своего. Коловороты снова качнулись, и мулы возобновили свой поход по горным тропам.

Итак, синьор, раз уж вы спрашиваете, я без упорства и промедления признаю, что да, многие из вермилиан притворно приняли аркан вашей веры, участвовали в предписанных богослужениях, славили святых, поклонялись их образам и соблюдали посты, в глубине души при этом оставаясь верными служителями света, который является первым даром Творца и его истинным воплощением. Но и в этом деле наместник проявил немалую сообразительность. Ибо он не давил на закоренелых еретиков и не убеждал их больше, рассчитывая на то, что в назначенный день и час наш почтенный пастор явится в замок со списками просветленных, решивших отказаться от заблуждений, и тех, кто настойчиво держался их. В ночь накануне этой всеобщей проскрипции ворота деревни были оставлены открытыми, будто в немом приглашении, и никто не преследовал уходящих, пока не удалились они за кольцо полей и лугов, где пасутся общинные стада. Только через пару дней стало известно, что на верхних тропах их ждали солдаты герцога, расставленные по двое и трое у пограничных валунов и переходов, ведущих к Ла Вольпе, как будто кто-то из наших указал им места и время. Однако в черте деревни не пролилась кровь, и на то, что происходило выше, удалось в итоге закрыть глаза. Той весной мы все желали покоя. Мы жаждали его так сильно, что были готовы пожертвовать всеми этими изгоями из горных гротов и даже собственными соплеменниками-еретиками. Так наместник Липпи ди Спина хитростью и разумом добился того, чего не мог силой, и удалил из деревни самых ярых еретиков, а кроме того, заново открыл путь к подземным источникам вермилиона, ибо не по этой ли причине его послали в наши края?

Нет, синьор, еще раз отрицаю, что я якобы привела мужчине, именующему себя моим братом Вироне, приспешников, потому что, вспомните мои слова, я всего лишь старая женщина, слабая разумом и неспособная, как вы видите, справиться с трудом долгого похода. Я бы никогда не смогла подняться к гротам Ла Вольпе. Впрочем, по слухам, немногим из тех, кто младше и крепче меня, удается это сделать; ведь разбойники из лисьих пещер оказались не столь восприимчивы к уговорам наместника, как почтенные жители нашего поселения, и не далее как три дня назад бравые солдаты герцога в очередной раз скатились со склонов Ла Вольпе, как опадыши с хорошо растрясенной груши. Да, синьор, мне известно, что ныне их тела гниют, наполовину присыпанные хвоей и галечной горной землей, всегда готовой принять в себя свежий перегной; и слуг герцога земля эта примет с тем же гостеприимством, какое оказала солдатам короля Эфраима и его бесчисленным предшественникам, что приходили сюда с оружием в руках, чтобы добраться до вермилиона.

Я ответствую, что это не имеет значения, спишете ли вы это последнее поражение на трусость солдат герцога, или на колдовство моего брата Вироне, если предводитель рапинатори и правда им является, или же на все эти тайные символы и заклинания, начертанные на кожаных ремнях, которыми по три раза оборачивают грудь, плечи, бедра и все другие части, подверженные опасности, и которые якобы видели в моей хижине многочисленные обвинители, в том числе Мафальда, ее распутные кузины и печально известный супруг. Так или иначе, вы сами, синьор, скоро убедитесь, что моя смерть ничего не изменит. Сила вашего войска не возрастет, и тела ваших вояк не наполнятся геройством, когда вы отправите меня на костер. Ведь моя казнь давно решена и не имеет никакого отношения к тем винам, что вы пытаетесь мне приписать. Все остальное и все слова, кружащие между нами, как птицы, лишены смысла. И я думаю, синьор, что сейчас вы пришли сюда скорее из пустого любопытства, нежели с целью выудить из моих стонов имена предателей и злодеев или найти путь, ведущий к одному из моих братьев. Но остерегайтесь, потому что слова слетаются друг с другом, и трудно распознать изначальную природу вопросов, к которым они относятся.

Затем, потеряв сознание, она долго оставалась без чувств. Приведена в чувство и перевязана мастером Манко и фельдшером. По прочтении ей признания, заявила, что оно соответствует истине и сделано без злого умысла против кого-либо. Тайну в силу данной клятвы она обещала сохранить, после чего была отведена в тайную тюрьму.

Записано и засвидетельствовано доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом сего трибунала.

XIX

В деревне Чинабро