Читать книгу "Сахарная кукла - Соро Кет"

Я отвернулась, он удержал меня, обхватив за талию и по-настоящему крепко прижал к себе.

– Скажи мне: «Трахни меня!» – прошептал он прямо мне в ухо.

Шепот обжег барабанную перепонку. Я уперлась животом в диванную спинку. Моя ночная рубашка мелькнула в воздухе и утонула во тьме. Где-то между журнальным столиком и пустым камином. Обхватив меня сзади, Филипп тяжело дышал мне в висок. Шрам горел, пульсируя под его губами. Моя сердце билось, как сумасшедшее. Грохот кровь в ушах заглушал громкий ход настенных часов.

– Скажи, что ты меня любишь!

Филипп методично мял мою грудь. Даже не мял, месил, как тугое тесто. Было и больно, и приятно одновременно.

– Животное, – прошептал из памяти голос Джесс.

Любимый…

Я еще крепче прижалась к нему спиной, запрокинув голову, нашла его губы. Пряжка его ремня на миг вонзилась мне в поясницу, но боли я не почувствовала. Лишь гладкую ткань его брюк и твердые, мускулистые ляжки наездника.

Джессика была дома, в паре метром над нашими головами. Я знала это, знала, что должна сказать ему «нет», но не могла произнести даже звука. Самым прекрасным в сексе с Филиппом, самым острым и сладким чувством, было чувство опасности. Страх, что нас с ним застукают.

И желание, чтобы это случилось.

Разум медленно отключался, чтоб не мешать. Этот мужик заводил меня быстрей, чем свою феррари!

– Трахни меня, – хриплым шепотом бормотала я, – пожалуйста, прямо сейчас, Филипп!.. Трахни!

Он толкнул меня на белый диван.

Тот самый диван, который не импрегнирован! Тот самый, за пятнышко на котором, он еще утром клялся меня убить… Мягкая кожа поддалась под моими коленями, ни разу не скрипнув, нагрелась. Свистнул выдернутый из петель ремень и упал на пол, громко стукнувшись металлической пряжкой. Треснула «молния», Филипп выругался:

– Порвал!..

Я не ответила, не до того было. Его член слепо тыкался в мои ляжки. Просунув между них руку, я сама направила его внутрь.

– Как теплое масло!.. – выдохнул Филипп.

Мы замерли, напряженные, как лошади перед стартом.

Мускулы внизу живота трепетали, сжимаясь сами собой. Филипп осторожно тронулся, сделав первый мягкий толчок. Его ляжки ударились о мои, застыли. Я ощутила каждую выпуклость, каждый их изгиб. Меня слегка повело вперед, я чуть не упала.

– Держись, – рассмеялся он, как смеялся, когда учил меня ездить на лошади.

Я крепче уперлась руками в белоснежную кожу дивана. Лунный свет упал на мои ладони. Огонек ресивера тонко горел зеленым. Мир вокруг затаил дыхание… Филипп мягко тронулся, плавно наращивая темп.

Луна следила за нами сквозь жалюзи.

Внутри всю хлюпало, его ляжки громко шлепались о мои, отражаясь в черном от сажи стекле камина. Его дыхание, мои собственные, сдавленные всхлипы, ход стенных ходиков в гулкой тьме высокого холла и его шепот:

– Скажи, что любишь меня!.. Скажи это!

– Я люблю тебя!

– Мое имя…

– Я люблю тебя, Филипп!

Мягкая электрическая щекотка пробежалась от кончиков пальцев вверх; прошла по голеням, бедрам и наконец, словно бы два провода в моем теле соединились, выдав несколько ярких искр.

Я упала лицом вперед, задыхаясь от удовольствия и в несколько толчков завершив процесс, Филипп навалился сверху. Его горячая, влажная грудь вздымалась на каждом вздохе. Я ощущала плечом и лопаткой упругость мышц. И его губы на своей шее.

Все замерло, растянулось во времени, заполнило собой целый мир.

Вот Филипп приподнимается немного на локте.

– Хор-рошая девочка! – шепчет он, словно я его скаковая лошадь. – Умница! – и звонко хлопает меня по бедру.

Вот гостиную заливает свет.

– Ты-и-и! Шлю-у-у-ха! Мерзкая, неблагодарная тварь!.. – звучит в ушах.

Вот Джессика, словно коршун, слетает с лестницы.

Мама – Дочка.

Вопль разбился о хрустальную люстру, отразился от высокого потолка, упал мне на голову, как ледяные брызги. Филипп отскочил, в мгновение ока натянув брюки, но Джессика обрушилась на меня, всем весом придавив к полу.

Я больно ударилась головой.

Вся жизнь вдруг пролетела перед глазами. Все ее вопли, шлепки, пинки, подзатыльники… Резко вывернувшись, я локтем врезала ей в лицо, развернулась на пятке и несколько раз, остервенев от ярости, ударила свободной ногой в живот.

Джесс отлетела к стене, на миг замерла, но тут же яростно оттолкнувшись руками, снова бросилась на меня.

Мы сцепились, словно две кошки. Рев и вой звенели в моих ушах, и я не знала, где начинает ее крик и где заканчивается собственный. Мы с Джесс катались по полу, лупя по чем зря. В ход пошло все: зубы, ногти, локти, колени. Мы расцепились, лишь когда Филипп, не зная, что предпринять, вылил на нас ведро холодной воды, которое притащил из кухни.

И лишь тогда, с визгом, мы отскочили в сторону.

Филипп отшвырнул ведро.

На нем лица не было. Джессика бросилась было и на него, но получив от мужа под дых, упала на колени, как гейша и зарыдала. Моя ночнушка ударилась мне о грудь.

– Оденься! – приказал Филипп, бессознательно приглаживая руками голову.

Он был не просто взволнован: в шоке. Похоже, что протрезвел. И взгляд, которым он окинул пространство, был жутким.

Я огляделась. Гостиная выглядела так, словно по ней прошло кочевое племя. Всюду валялись волосы: пшеничные – Джессики и белые, мои. Капли крови прочерчивали диван. Я ощупала нос, – слава богу, целый, – разбитую верхнюю губу. Потом, – занемевшую от удара об столешницу скулу. Боли пока что не было.

Боль пришла потом.

– Что это? Это кровь? Джессика! – крикнул Фил.

Я быстро обернулась.

Джесс, сидевшая на пятках, раскачивалась туда-сюда. Белый ковер под ней, стремительно становился багряным. Пятно расплывалось все шире и шире… И с той же скоростью расползалась в моей душе черная дыра.

– Мой ребеночек, – шептала она. – Ты убила нашего с ним ребеночка… Моего малыша… Моего прекрасного малыша…

И все сразу стало ясно: вот почему Джессика теперь не пила. Вот почему он так придирался к Ральфу. Вот почему он придирался ко мне. Она залетела!.. Фил это знал.

Медленно, как во сне, я натянула онемевшими руками ночную рубашку. Взглянула на Филиппа, задыхаясь от стоящих у горла слез. Он стоял, словно памятник самому себе. Стоял и смотрел на Джессику. Она была такая красивая… Ни алкоголь, ни наркотики, ни подступающее безумие, не отразились на ее внешности. Даже фингал, что я ей поставила, казалось, придавал ее лицу шарм.