Читать книгу "Американская империя. Прогноз 2020–2030 гг. - Джордж Фридман"

Именно такого рода выборов мы и должны были ожидать в начале переходного периода. Можно вспомнить хаос, начавшийся в 1968 году, или почитать в соответствующей литературе о том, какие обвинения предъявляли друг другу Хейс и Тилден на выборах 1876 года или Адамс и Джексон в 1824 году. Поскольку экономика начинает переходить на новые рельсы, то же самое происходит и с социальной структурой. Поэтому страдает как минимум часть системы. В результате начинаются пугающие, кажущиеся неразрешимыми политические баталии. Многие считают это знаком развала страны, но на самом деле это всего лишь очевидное свидетельство быстрых изменений при прохождении через очередную смену цикла.

Каждая смена циклов подразумевает мощные столкновения между противоборствующими социальными силами. В любом случае подобная ситуация не является чем-то доселе не известным. В 1960-х имело место противостояние антивоенных/антиправительственных настроений и умеренно консервативных взглядов среднего класса. В каком-то смысле обе эти фракции были фиктивными, потому что их изнутри раздирали бесконечные распри. Однако у них было нечто общее: ненависть. Одна сторона обвиняла другую в грубой лживости, ненастоящести. Другая же осуждала вероломные и безнравственные принципы противников. Точные обвинения уже не имеют значения, и ни одно из них не дожило до 1980 года. Дело не в формулировках взаимного отвращения, но в силе раскола страны на две взаимоисключающие части.

Любопытно отметить, что во времена политической нестабильности зачастую виновным в распространении негатива или оскорблений считают новое средство коммуникации. В 1960-е годы этим средством оказалось телевидение, сделавшее всю страну пассивными жертвами новых медиа. В 1920-е годы во всем был виноват кинематограф, пропагандировавший коллективную чувственность и разгул, а также радио, благодаря которому в жизнь вошло понятие оперативных новостей. Виновата всегда новая форма СМИ, однако же все эти средства информации – не более чем способы, с помощью которых неожиданная ненависть получает выражение. В настоящее время в Интернете миллионы людей знакомятся с чужими взглядами, которые до них доносят социальные сети, – так, как невозможно было сделать раньше; при этом интернет-пользователи и приверженцы соцсетей объединяются в своего рода группировки. Они подписываются на тех, кто распространяет идеи, с которыми они уже согласны: от этого ощущение собственной правоты усиливается. Подобная «племенная» обособленность, присущая Интернету, в действительности ограничивает зону охвата, точно так же, как у телеканала FOX своя аудитория, а у MSNBC – своя.

Подобная разделенность и враждебность обществу не в новинку. Они всегда возникают в период смены социально-экономического цикла. До Рейгана страна делилась на сторонников умеренно консервативных взглядов и их оппонентов, провозгласивших себя носителями контркультуры. До Рузвельта общество сотрясали антикоммунистическое движение «Красная угроза» (Red Scare), популизм Хьюи Лонга, а еще – конфронтация между городскими этническими иммигрантами и жителями провинциальных городков, а также представителями обеспеченных слоев. До Хейса людей разделила Гражданская война, и так далее. Ненависть – весьма распространенное чувство, сваливание вины на новый способ коммуникации тоже не является уникальным приемом. Во время переходного периода, особенно в самом начале, людская злость резко возрастает, обычно пропорционально возникающим экономическим или социальным лишениям.

Сейчас мы наблюдаем нечто немного иное. Переход от цикла к циклу уникален не из-за Интернета или небывалой напряженности, а, как я уже сказал, из-за того, что и социально-экономический, и институциональный циклы достигнут кризисных точек примерно в одно и то же время. В истории был момент, когда оба переходных периода проходили рядом друг с другом (с разбросом примерно в 15 лет): социально-экономический кризис разразился в 1929 году в форме Великой депрессии, а институциональный переход произошел в 1945-м, в конце Второй мировой войны. Однако циклы всегда заканчиваются провалами, а теперь впервые оба цикла провалятся одновременно. Крах любого из циклов приводит к усилению политического напряжения. Сейчас же это напряжение будет беспрецедентным, и мы уже ощущаем первые признаки надвигающейся бури.

Оба цикла переплелись. Социально-экономический создал социальную и политическую реальность, которая глубоко разделяет страну с точки зрения благосостояния и культуры. Ржавый пояс[33] все еще ощущает недостаток рабочих мест, американская промышленность сдвинулась с мертвой точки. Сам термин «Ржавый пояс» объясняет, что произошло. Автопром, когда-то являвшийся движущей силой американской экономики, сейчас лишь бледная тень собственного прошлого. Новая движущая сила – микросхема – способствует обогащению Бостона или Сан-Франциско, а линии сборки автомобилей покрываются ржавчиной. Очень многие извлекли из этой ситуации выгоду, другие разорились. Глубокое и неизбежное напряжение не только затрагивает экономику, но и проявляется в виде серьезных культурных разногласий между классом, укорененным в традиционных институтах, и классом, рвущим с традициями. В этом развитии событий нет ничего нового. Когда-то шли дебаты о праве женщин голосовать. На этот раз обсуждается образ жизни – к примеру, гомосексуальные браки. Один цикл заканчивается, а другой начинается, и между ними возникают взаимное презрение и ярость.

Институциональный кризис наблюдается на уровне федеральной власти, внимание которой распылено, а структура – расколота. Федеральные власти столь активны и разделены на такое множество частей, что выработка согласованной военной стратегии или приемлемого законопроекта о реформе здравоохранения просто невозможна. Это структура, которая больше не может сосредоточиться на проблеме или придумать решение. Избранные представители, президент и Конгресс тоже не способны контролировать настолько рассеянную и фрагментированную систему. Поскольку этот старый институциональный цикл, подобно другим, подходит к концу, замысел и реальность расходятся.

Проблема первого институционального цикла заключалась в том, что было неясно, является ли федеральная власть суверенной в плане управления государством. Ответ дала Гражданская война. Проблемой второго институционального цикла стала ограниченная власть, которую суверенное федеральное правительство имело над экономикой и обществом. Как я показал, это разрешилось во время Второй мировой войны. Проблема третьего институционального цикла состояла в том, что государство получило возможность масштабного контроля частной жизни, без определения границ и создания институциональной структуры, способной эти границы отстаивать.

Недовольство федеральной властью всегда являлось частью американской жизни. Шутка о том, что самой лживой фразой является выражение «Я из правительства, и я здесь, чтобы помочь», превратилась в анекдот с бородой. Но, в отличие от реалий XX века, в 2019 году ситуация резко изменилась. В период Второй мировой войны президент как главнокомандующий взял под контроль большую часть американской экономической и общественной жизни. Затем последовала холодная война, и хотя волна власти отступила, появился принцип, согласно которому президент представлял собой уже не просто одну из трех равных ее ветвей. Он стал основной силой во внешней политике. В плане управления обществом он имел не такие масштабные полномочия, но исполнительная ветвь обладала огромной властью в толковании законов и превращении их в нормативные акты. Сильному правительству был нужен сильный руководитель, а мощь исполнительной власти создала институциональный дисбаланс.