Читать книгу "Совесть. Происхождение нравственной интуиции - Патриция Черчленд"

Хотя предположение о том, что избегание патогенов в ходе эволюции распространилось на людей (чужаков или правонарушителей), может показаться здравым, научная дотошность требует критического анализа. Вспомним, что на отталкивающие изображения, демонстрируемые испытуемым, реагируют самые разные отделы мозга, включая такие участки, как дополнительная моторная область и околоводопроводное серое вещество. Эти участки совершенно не относятся к тем, что традиционно связаны с отвращением к пище[161]. Однако у этой гипотезы есть и более очевидный изъян: единственная область мозга, а именно передняя островковая доля коры, которая регулярно активизируется в ответ на изображения, демонстрирующие загрязнение пищи, не обнаруживала дифференцированной активизации при предъявлении негативных образов в эксперименте Ана.

Если наше якобы автоматическое отвращение к чужакам действительно продукт эволюции, то любая первая встреча с иностранцами предсказуемо должна быть враждебной. К несчастью для гипотезы, факты говорят иное. Так, например, коренные жители обеих Америк и тихоокеанских островов не спешили единодушно гнать прочь нагрянувших на их земли европейцев. Во многих случаях они проявляли только любопытство, а иногда и гостеприимство. Знаменитый пример: более чем теплый прием, оказанный капитану Куку во время высадки на Гавайях в 1778 году. Отсутствие враждебности в подобных обстоятельствах совершенно не укладывается в гипотезу о том, что всем нам свойственно инстинктивное отвращение к патогенам, срабатывающее при встрече с чужаками.

Во избежание кровосмешения и в интересах товарообмена наши предки в каменном веке должны были регулярно контактировать с чужими племенами, так что с эволюционной точки зрения генетическая предрасположенность к инстинктивному избеганию чужаков выглядит не особенно логичной. Как бы то ни было, когда враждебность к чужакам все же присутствует, она может включать такие эмоции, как страх и тревожность, возможно, коренящиеся в предшествующем опыте, а не отвращение. Отвращение к заразе в крайнем случае может лишь отчасти объяснять враждебность к чужакам и правонарушителям. Утверждение, что существуют генетические основания для враждебности, трудно воспринимать всерьез, пока нет даже самых скромных подтверждений.

И наконец, поскольку другие животные, кроме человека, такие как шимпанзе, низшие обезьяны и волки, иногда проявляют настороженность к незваным гостям и незнакомцам, враждебность к чужакам, когда она все же отмечается, требует более взвешенного объяснения, чем распространение стрессовой реакции на патогены. Нам хотелось бы увидеть эмпирически обоснованную и убедительную версию, увязывающую данные нейровизуализации с данными о наследуемости, полученными в области генетики поведения и молекулярной генетики, а также с поведенческими данными от психологов. Ключевое слово здесь — данные. То есть нам нужны надежные неопровержимые факты, а не натяжки и домыслы. Как говорится, если у вас нет фактов, все, чем вы располагаете, — это ваше личное мнение.

Моя совесть и мой характер

От наших устойчивых личностных черт, таких как открытость новому опыту, эмоциональная стабильность, дружелюбие и добросовестность, вероятно, зависит, с какой легкостью мы усваиваем определенные нормы и насколько твердо их придерживаемся, а следовательно, и что с точки зрения нашей совести хорошо, а что плохо. Реакция нашего мозга на изображения разлагающихся трупов или кишащего червями рта указывает на фоновую, общую для всех нас установку, которая определяет, кроме прочего, легко ли мы усваиваем те или иные социальные нормы. Она определяет, насколько применение этой нормы совпадет с нашим эмоционально-оценочным отношением к ней и готовы ли мы пересматривать какие-то нормы — например, связанные с сексом, наказаниями или взаимодействием с чужаками.

Хотя в некоторых исследованиях делаются попытки проникнуть в базовые структуры мозга, регулирующие нашу склонность к дружелюбию, или недружелюбию, или открытости новому опыту в противоположность боязни отступиться от привычного, прогресс в этой сфере дается с трудом. Мы почти ничего не понимаем в нейронных механизмах в данной области — мы даже не можем утверждать с уверенностью, что терминология, с помощью которой мы их описываем, хотя бы приблизительно отражает происходящее в мозге на самом деле.

Как показали интересные наблюдения Джона Хиббинга и его соавторов, при том что на жизнь общества больше влияют экономические вопросы (свобода торговли, регулирование предпринимательства и налоговая политика), волнуют общество в первую очередь вопросы социальные. Так, например, все, что касается секса, наказаний, помощи другим и взаимодействия с чужаками, пробуждает сильнейшие эмоции и вызывает самые бурные реакции. Те, кто готов с пеной у рта доказывать недопустимость гомосексуальных браков, могут оставаться почти безучастными к проблемам свободы торговли и банковского регулирования, хотя нетрадиционные отношения никак не затрагивают их благополучия, а от экономики многое, несомненно, зависит. Вопросы, которые вызывают у нас бурю эмоций, скорее всего, связаны с личностными чертами, обладающими высокой наследуемостью.

Как известно, на нравственные установки может влиять целый ряд факторов: и возраст, и образование, и жизненный опыт. Тем не менее, безусловно, есть и другие, о которых мы не задумываемся. Теперь благодаря ученым из лаборатории Монтегю у нас есть свидетельства того, что сила реакции мозга на образы, связанные с загрязнением, в значительной мере обусловлена нашими социальными взглядами. Как бы ни озадачивали и ни смущали нас эти данные, не устану повторять вновь и вновь: факты есть факты, нравятся они нам или нет. Мы не можем отбросить их и попытаться выдать за правду что-нибудь посимпатичнее.

Помимо подспудных установок, диктуемых нашим темпераментом, существует область чувств, и она оказывает влияние на суд совести. Эти чувства связаны с нашим опытом социальных отношений. На всех этапах социального научения система вознаграждения в мозге сопрягает когнитивное распознавание с чувствами, которые в совокупности формируют наши социальные решения[162]. Мы учимся ориентироваться в социальном окружении, реагируем на одобрение и неодобрение, выясняем, как вписаться в группу и как завоевывать положение в обществе, — все это непременные составляющие взросления общественного животного. Социальные навыки и нормативные привычки, которые мы постепенно усваиваем, — это основная часть сюжета о том, кто мы такие и как функционирует наша совесть.