Читать книгу "Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Шопперт"

могут отметаться прочь лишь силой одного созерцания непрестанного коперниковского движения.

Для примера: всего за год до смерти Шопенгауэра появились научные данные, способные перевернуть этот мир. В 1859 г. Чарльз Дарвин напечатал книгу «Происхождение видов», в которой было показано, как развивались все виды согласно положению о «выживании наиболее приспособленных». Много глубоких исторических и философских размышлений были похоронены этой идеей. Религия, философия, культура, даже цивилизация — на всем появился отпечаток некой совершенно новой Вселенной, которую дотоле человечество не могло себе вообразить. Благородный род homo sapiens — божий любимец, цель всего творения — внезапно опустился до положения частного случая в ходе эволюционного развития. Мало что сможет выстоять, остаться нетронутым при столкновении с этой «взятой с потолка» идеей. Наука также была вынуждена приняться за глубокий пересмотр своих оснований. Идеи Дарвина оказали влияние даже на математику.

Возможно, наиболее поэтически глубокую и удовлетворительную философскую концепцию математики создали арабы в VIII в. С их точки зрения, понимание математики было равносильно пониманию Божьего Ума. (Почти тысячу лет спустя Ньютон разделял это мнение.) Мировую эволюцию можно объяснить без Бога, то же касается математики. Но если это так, то где тогда, на самом деле, существует математика? Существует ли она как таковая или только в умах математиков? Это наш подход к видению мира, просто организация недифференцированного потока нашего опыта? Или же два плюс два равнялось четырем даже тогда, когда еще некому было это понять? В каком смысле могла быть истинной математика, когда не существовало такой вещи, как числа? Являются ли математические истины некоторым образом «внеположенными», ожидающими их открытия, разъяснения, или же мы создали их из основополагающих аксиом и определений, которые нами же и сформулированы? В философии математики до сих пор идут споры об этом.

Такое неопределенное положение математики затрудняло развитие всего нашего познания в эпоху, когда появилась эволюционная идея. Ведь теперь ничто не обладало внешней надежностью, порукой Бога. В мире новой науки нет никаких устойчивых истин. Додарвиновский способ мышления оказался разрушенным: философия Шопенгауэра, возможно, была единственной, которая благодаря учению Дарвина стала только глубже.

Я могу представить индивидуальную волю в себе, волю-к-жизни, пронизывающую мои поступки так, что я этого часто не осознаю. Однако при рассмотрении всего живого в свете дарвиновского выражения «выживают наиболее приспособленные» индивидуальную волю можно понять как исчезающее малое проявление некоей всеобщей Воли. Здесь уже вообще нет коллективного бессознательного: шопенгауэровская Воля несется вскачь сквозь всю Вселенную. Некоторые из учеников Шопенгауэра расценили идеи Дарвина как подтверждение шопенгауэровской философии Воли.

Однако этот аргумент базируется на неправильном понимании Дарвина (а заодно и Шопенгауэра). «Выживание наиболее приспособленных» не обязательно включает всякую волю. Известное выражение Дарвина просто описывает то, что происходит, оно ничего не говорит о той силе, благодаря которой это происходит. В самом деле, описание того, как происходит эволюционное развитие, не предполагает какой бы то ни было воли. Дарвин рассматривал приспособление в качестве средства для выживания. Наиболее эффективными методами постепенного развития являются стирание различий, приспособление к обстоятельствам, уступание дороги сильнейшему, гибкость, несение по течению — скорее, чем утверждение, доминирование. Если и существует некий основополагающий принцип, описывающий то, как «работает» Вселенная, то шопенгауэровской Воли, безусловно, не хватило бы на то, чтобы выполнить всю программу. Разве что в одном жизненно-важном смысле: имеется в виду предельное безразличие к человечеству со стороны Вселенной. В этом Дарвин действительно подтверждает Шопенгауэра. Шопенгауэр рассматривает безразличие как зло, потому что безразличие разрушает человеческое благо, действуя без оглядки на человеческую нравственность. Его Воля, конечно, холодна, бесчувственна, бесчеловечна и т. д., однако в глубине своей Воля — нравственно нейтральная сила. Добро и зло (мотив и действие) принадлежат миру физическому, утверждает Шопенгауэр. Его частые определения Воли как зла, в сущности, противоречат его собственным положениям. Шопенгауэр осознает эту непоследовательность и уточняет: Воля — зло лишь постольку, поскольку она кажется нам таковой.

Как подчеркивает Шопенгауэр, мы можем познать Волю единственным способом — через оценку ее роли в нашей жизни. Однако если мы можем постичь Волю, лишь прислушиваясь к себе, то, строго говоря, нельзя сказать, что мы знаем роль Воли в мире феноменов. Мы осознаем лишь одну сторону Воли посреди всеобъемлющего мира феноменов. Это, в сущности, солипсизм (убежденность в том, что существует только мое «я»). Кроме моего внутреннего осознания Воли и моего переживания от ощущения этого феномена, больше ничего действительного не существует.

Все философские учения сталкивались с трудностями тупика солипсизма. В строгом смысле, выхода из него не существует. Учение Шопенгауэра здесь тоже бессильно, однако у Шопенгауэра есть один убедительный аргумент. Я не могу доказать, что другие существуют (и имеют волю) или что они воспринимают мир, как и я, — однако я могу сделать такой вывод. Мой опыт, а также последовательность того, что, похоже, является реакциями на мое существование, приводят меня к мысли о том, что я встречаюсь с другими существами, подобными мне.

Проявив настойчивость, мы можем остаться в состоянии солипсизма — подобно герою Бекетта. Это может оказаться плодотворным с философской точки зрения. Сколь же мало знаем мы о мире наверняка и о нашей жизни в нем! Однако привычки здравого смысла вскоре возвращают нас в так называемый здоровый мир наших собратьев-людей.

Пока все хорошо. Однако Шопенгауэр распространяет вывод о подразумевании дальше: наблюдая свою волю, мы начинаем подразумевать существование Мировой Воли. Как мы видели, такие понятия, как «бессознательное» и «эволюционный отбор», придают этому рассуждению некоторую весомость. Однако когда Шопенгауэр создавал свое философское учение, таких понятий еще не было, поэтому его ограниченный, сугубо философский аргумент не слишком убедителен. Похоже, в данном случае исключительная проницательность превосходила его способность к объяснению того, что казалось ему истинным. Наитие предшествовало анализу. Читателя убеждают скорее на поэтическом, чем на философском уровне. И это, конечно же, правильно в отношении современников, знакомящихся с учением Шопенгауэра. Шопенгауэр обнаружил поэтическую истину, она получала и психологическое подтверждение, однако разумное ее доказательство осталось грядущим векам.

Как бы то ни было, далее Шопенгауэр строит свое учение на этом ключевом понятии Воли, пронизывающей Вселенную. Воля понимается как Зло или безразличие к человечеству и как таковая является источником страдания в мире. Таким образом, мир, по существу, человеку враждебен или безразличен: он является юдолью безысходной нищеты, озаряемой вспышками отчаяния. Здесь Шопенгауэр садится на своего любимого конька — человеконенавистничество. Не зря же он прославился своим философским пессимизмом. Его мировоззрение проникнуто отвращением к этому миру (зачастую выраженным в весьма остроумной форме). Целые пассажи он посвящает глупости человеческого поведения, вскрывая с недюжинной психологической