Читать книгу "Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Посмыгаев"

бесед: «Не Мюллер, а ты сам отнял себя у меня; твое недоверие, твое недовольство моей жизнью, моим выбором друзей, твое зависящее от настроения поведение по отношению ко мне, твое презрение к моему полу, твоя жадность, твои настроения…» Иоганна уже начала приобретать имя, она писала романы в духе царившего тогда романтизма, а сын ее не мог этого переносить. Он знал, что обладает более высоким, чем у его матери, интеллектом (а это не такая уж малость, в чем многие комментаторы стремятся нас уверить). И все же он не был способен просто не обращать внимания на ее литературные притязания. Это противостояние, очевидно, должно было пройти положенные этапы, прежде чем естественным путем завершиться.

Однако Веймар был для Шопенгауэра чем-то большим, нежели «мыльная опера», состоящая из бесконечных вспышек гнева и раздражения у себя дома. Теперь он познакомился с Гете. Бывало, подающий надежды философ часами беседовал с гением, находящимся в зените своей славы. Позже Шопенгауэр утверждал, что он «извлек громадную пользу» из этих разговоров и еще что он оказал Гете помощь в разработке «Учения о цвете». Это произошло неожиданно. Шопенгауэр некогда изучал медицину и обладал развитым научным мышлением. В сущности, теория цвета, которую развивал Гете, едва ли была чем-то большим, нежели причудой гения — «слабостью» ученого-любителя, которой он, бывало, докучал своим восхищенным посетителям. За сто лет до этого Ньютон уже дал объяснение тому, каким образом белый свет заключает в себе все цвета радуги. Гете упорно отказывался верить в то, что было очевидным всем и каждому, кто наблюдал, как белый свет проходит сквозь призму, чья преломляющая сила разбивает его на цвета радуги. Согласно Гете, белый цвет является цветом сам по себе. Его учение содержало утверждение о том, что все цвета, по сути дела, являются смесью света и тени.

К этой чуши начали прислушиваться лишь в силу гениальности Гете в других областях, потом она пошла на откуп одним только словесникам, тупицам от науки и иже с ними. Шопенгауэр обладал весьма развитым литературным стилем, однако не подпадал под последнюю указанную категорию. Любопытно, почему его приняли за своего. Похоже, впервые его самонадеянность подкачала. Возможно, то был последний раз, когда Шопенгауэр позволил своим мыслям воспринять влияние живого существа, чей гений Шопенгауэр пожелал признать. Отныне и навсегда он будет обладать достаточной долей самоуверенности, чтобы в любое время следовать собственному наитию — довольно часто это сквозило в его попытках воцариться в современном ему общественном мнении. К счастью, Шопенгауэр обладал чутьем, принадлежащим исключительно интеллектуалам. Это помогло ему создать философское учение не только самобытное, но предвосхищающее грядущие изменения в интеллектуальной сфере. Это больше, чем философский эквивалент гетевского учения о цвете.

Восхищенное преклонение юного Шопенгауэра перед стареющим Гете было глубоким и в дальнейшем. И хотя их дружба была коротка, столь теплых отношений у Шопенгауэра не будет уже ни с кем в течение всей его жизни. И не случайно Гете в ту пору было почти столько же лет, сколько было бы отцу Артура, не соверши он раньше самоубийство. Пожалуй, благожелательность великолепного Гете была единственным контрастирующим фоном для суровой, могучей тени покойного отца Шопенгауэра. Однако всего этого было мало, чтобы улучшить отношения с матерью. Гете вряд ли удалось исправить положение у них в доме, когда он сообщил Иоганне Шопенгауэр, что когда-нибудь гениальность ее сына получит всеобщее признание. Согласно взглядам матери, в семейном кругу было место только для одного гения их породы, и место это уже было занято ею.

К тому же в то время Шопенгауэр открыл для себя индийскую философию, которой — наряду с учениями Платона и Канта — суждено было оказать мощное влияние на философа. Индийская философия представляла интеллектуальное обоснование для глубоко пессимистического мировоззрения. Но, по сути дела, это обоснование было столь же сомнительным, как и его источник. Шопенгауэр прочел книгу, которая называлась «Упнекхат», — последнюю причуду, пользующуюся известностью в стане романтиков, которые готовы были пойти на все, лишь бы освободить свое сознание от пут рационализма. Книга была переведена на латинский с персидского перевода, который, в свою очередь, был сделан с подлинника на санскрите. Соответствие этого опуса первоначальному тексту, возможно, лучше всего видно из близости названия «Упнекхат» к тому, что мы ныне в подлиннике называем «Упанишадами». Использование Шопенгауэром этого текста в целях обоснования современного философского пессимизма — это рискованное предположение, которое устойчиво остается с нами и поныне.

В конце концов Sturm und Drang (Буря и Натиск, — Примеч. пер.) в семействе Шопенгауэров достигли предела, и Артур в последний раз хлопнул дверью. В мае 1814 г. он навсегда покинул Веймар. Ему больше никогда не придется снова увидеться с матерью, хотя она то и дело продолжала писать ему («Ты невыносим и обременителен…» и т. п.).

Следующие несколько лет Шопенгауэр прожил в Дрездене. Здесь он написал свой шедевр объемом в тысячу страниц — «Мир как воля и представление». Эту книгу он считал решением «загадки мира». С той поры как возникла философия, подобную цель можно было бы рассматривать в качестве похвальной — неоспоримое основание, на котором можно выстраивать свою философскую систему. Однако стоит заметить, что (в смысле логики) изначальная отправная точка Шопенгауэра ни в коем случае не является необходимой. Это означает, что она не является неизбежной, неизменной. Что такое вообще «загадка»? Если подходить к миру как к загадке, рассматривать его в качестве некоей головоломки, которую надо решить, тайны, которую надо раскрыть и т. д., то это значит, что должен быть ответ. Вопрос (или загадка) предполагает наличие ответа. Однако нет, по сути, никакой логической причины для того, чтобы мы непременно пытались вопрошать мир по-шопенгауэровски. Существует множество других подходов, которые мы могли бы использовать: гнев, принятие, отчаяние и т. п. Платон, который оказал огромное влияние на Шопенгауэра, в известном изречении утверждал, что «философия начинается с удивления». Это «удивление» открыто для двух истолкований: удивление как благоговейный трепет и удивление как поиск причины происходящего. Платон, похоже, имел в виду первое, однако философия до него и после него подчеркивала именно второе. Вплоть до XX в. этот подход не подвергался сомнению, лишь потом философия начала рассматриваться скорее как некоторая деятельность, нежели как поиски «истины». Шопенгауэр, конечно же, рассматривал свою философию как поиск «причины» или по крайней мере в качестве значительного шага по тропе, ведущей к «причине». Он пишет: эти размышления «в будущем будут усовершенствованы, более тщательно и утонченно отделаны, подвергнуты более понятной для чтения обработке, упрощены, однако эти мысли никогда не будут опровергнуты. Философия будет существовать;