Читать книгу "На златом престоле - Олег Яковлев"

Иван Берладник... Говорят, сидит он в порубе у князя Юрия. Что, если... Да, так он и поступит... Только кого к Юрию послать... И потом... Следует подождать, чем окончится очередная свара старших князей за Киев.

Пока же отлучался молодой князь в Тисменицу на день-другой, не чаще, боялся боярских котор. Проведал о том, что боярин Лях отыскался в Венгрии, при дворе старого недруга, короля Гезы. Не иначе, будет строить козни, слать в Галич тайных гонцов, сговаривать их против его, Ярославовой, власти.

Нужны верные люди: отроки, милостники, житьи[183] — мелкие землевладельцы. Они — опора князя. Иначе станешь игрушкой в боярских дланях.

Одна радость была у Ярослава — крохотная дочь. С ней любил он подолгу возиться, разговаривал, наблюдая, как со вниманием смотрят на него большие круглые глазки.

Скоро предстоит Фросе учиться ходить. Первые шаги сделает маленький человечек, его, Ярослава, плоть и кровь. Подрастёт, станет он подыскивать ей доброго жениха.

К дочери привязался, а о нелюбимой жене старался не думать. Встречи в ложнице стали более редкими, княгиня по весне отправилась объезжать свои сёла — те, которые подарил ей покойный Владимирко в вено[184]. Суд, правда, не творила, просила мужа, чтобы он разбирал все тяжбы. Управлять не управляла, а доходы получала большие, имела свою скотницу, в которую Ярослав не совался.

В чём супруги сходились — оба жадно ловили вести из стольного Киева.

Осенью сел на киевское княжение призванный боярами брат Изяслава, Ростислав Мстиславич Смоленский. Но недолго просидел он на великом столе — вздумал воевать супротив Изяслава Давидовича Черниговского, пошёл на него ратью, да не выдюжил в бою супротив призванных Изяславом половцев. Бежал Ростислав с сынами обратно в свой Смоленск, а соузник его, Мстислав Изяславич, разругавшись с незадачливым стрыем, покинул Переяславль и объявился на Волыни, у другого своего дяди, Владимира Мстиславича. Сидел пока на берегах Горыни, в пограничной Пересопнице, выжидал, собирал силы. Совсем рядом с Галичиной обретался свирепый Изяславов первенец, и Ярослав тревожился, как бы не учинил тот внезапного нападения на его городки. Со Мстислава станется.

Тем временем Давидович, придя в Киев, отдал Переяславль сыну Долгорукого Глебу. Думал, верно, что не сунется Глебов отец на юг, удовлетворится сыновней волостью. Но не таков был Долгорукий. Сперва с сильной ратью прошёлся он по Смоленщине, погрозил оружием Ростиславу, смиряя тем самым богомольного племянника, соузился с ним в Зарайске, а затем, заручившись поддержкой северских Ольговичей, налетел чёрным коршуном и на самый Киев. Давидович уступать не хотел, кочевряжился. Достигнув вышней власти, слушать никого не хотел, но пришлось-таки убираться назад в свой Чернигов, кляня более удачливого Юрия, на чём свет стоит.

Торжественно, под гудение колоколов, въехал Долгорукий в стольный город в сверкании парчи, в золоте и дорогих мехах. Шли с ним, блистая дорогим оружием, суздальцы и ростовцы, шли половцы, едва не впервые проходя через киевские Золотые ворота не ворогами, но друзьями, шли соузные туровцы, смоляне, северяне.

Выгнал Юрий из Киева митрополита Климента, ставленного покойным Изяславом, послал в Царьград[185] для поставления на его место грека Константина. Раздавал щедрой рукой волости своим милостникам — суздальцам, чем вызывал тупое озлобление местных землевладельцев. Многие из киевских бояр бежали в те дни из стольного — кто укрылся в своих сёлах, кто убрался на Волынь, а кто последовал за Давидовичем в недалёкий Чернигов.

В стольнокиевских княжеских палатах гремели бесконечные пиры, царило безудержное веселье, в других городах князья и бояре тревожились, судили-рядили, как им теперь быть.

Долгорукий занял Киев 20 марта, и уже на другой день поскакал в Галич скорый гонец.

Ольга торжествовала. Наконец-то отец её, опора её и защита надёжная, занял подобающее ему по праву место. Именинницей чувствовала себя галицкая княгиня. Велела учинить пир в своих палатах в загородном сельце, созвала всех ближних бояр, с утра стала наряжаться в лучшие одежды, крутилась перед большим серебряным зеркалом.

Поверх нижнего платья — камизы[186], с узкими долгими рукавами, перехваченными на запястьях золотыми браслетами, облачили свою госпожу проворные служанки-суздальчанки в ромейскую багряницу — столу[187] с широкими короткими рукавами едва не до пола. Поверх столы на голову и плечи велела Ольга надеть синего цвета мафорий с бахромой, ноги обула в красные сапожки с самоцветами.

Радовалась молодая княгиня, чуяла власть свою и силу, надменно вздёргивала голову, свысока посматривала на приближённых — вообще на всех вокруг. Что ей теперь даже и муж! Никуда не денется, пребывать будет отныне в тестевой воле. Ишь, ходит мрачный да задумчивый, всё размышляет, как да что. А что толку размышлять! Кланяться надо в пояс батюшке её — великому деяниями своими и ратями князю Юрию.

Ярослав зашёл к ней в бабинец, взглядом велел колдовавшей вокруг своей госпожи холопке выйти, повалился на лавку. Был он тоже одет нарядно, в голубой длиннополый кафтан, под которым видны были ворот и рукава нижней шёлковой сорочки нежно-розового цвета. Такой же расцветки был и верх парчовой шапки, окаймлённой опушкой меха желтодущатой куницы.

Княгиня тем часом заканчивала своё одевание.

— Прямь царица заморская, — усмехнулся, рассматривая её, Ярослав. — Вижу, рада.

— Как не радовать. Одолел ворогов всех батюшка. Топерича и тобе б порадовать мочно. Чай, никто на городки твои не позарится.

Ольга стала медленно натягивать на руки алые сафьяновые рукавицы с золотой прошвой.

— Ну вот, теперь не хватает токмо короны на голове, а так — вылитая базилисса! — Ярослав рассмеялся, следя за её движениями.

— А чем хуже! Волость обильная, свой двор имею.

— Имеешь. Думаю, и в дальнейшем иметь всё это хочешь. Говоришь, отец твой — мой покровитель добрый. Так вот, жёнушка дорогая. Дело к тебе есть. Ты уж наберись терпенья, постарайся да отпиши в Киев.

— Ведаешь ить, худо я пишу, — Ольга капризно надула губку.

— Ничего, пару слов всего и надо тебе начертать, — Ярослав поднялся, резко распахнул двери горницы, глянул в тёмный переход. Там не было никого. На стене чадил факел.