Читать книгу "Побег - Борис Кантор"

Пришли мать с Маней и принесли еды. Маня работала на расчистке дорог в ночную смену, а мать отстояла почти всю новогоднюю ночь в очередях за продуктами. С ними пришел брат Петя, который тоже отстоял многочасовую очередь за хлебом. Они уже откуда-то узнали, что Миша пришел.

Мать приготовила ужин, все сели за стол. Миша рассказывал, как он бежал вчера вечером со станции, так как был сильный мороз, а от станции до нас пять километров, причем не наблюдалось никакого человеческого жилья. Недалеко от нашего поселка, в перелеске рядом с покосом, он услышал вой приближавшихся волков. Там, прямо у леса, стоял зарод сена. Он надергал охапку сена и побежал к лесу, где была огромная куча сухих сучьев, оставшихся от заготовки леса, и разжег костер. Костер горел всю ночь, а волки до утра выли неподалеку. Деревенские собаки, сидевшие ночью в такой мороз по домам, утром подняли лай, и волки исчезли.

Из его рассказа я понял только то, что волки — это опасно и страшно, а также что Миша — тоже мой брат, потому что мать называла его «сынок», как и меня. После сытного, по моим понятиям, новогоднего ужина я всё же спросил его, и он подтвердил, что он мне брат. Я почему-то был доволен, что у меня столько братьев и сестер. Но было немного неуютно, когда все находились дома. В нашей мазанке были только кухня и одна большая комната, поэтому мне не оставалось места, чтобы передвигаться среди этих больших людей. Я всё время путался под ногами. Меня сажали на большую кровать у замерзшего окна, в которое ничего не было видно. Из дома меня не выпускали из-за холода, и зимних картин этого времени у меня в памяти нет, за исключением, пожалуй, одной.

Однажды ночью я проснулся оттого, что все в избе кричали и суетились, наша собака выла и лаяла, корова громко мычала. Я вначале ничего не понимал. Петя выскочил с горящей головешкой за дверь и сразу же вбежал обратно. Валя объяснила мне, что волки лезут во времянку, в которой жили корова с теленком, свинья и собака.

Братья выбегали еще несколько раз с горящими головешками. Миша уверял, что попал головешкой в одного волка. Во всяком случае, мычание стихло, собака успокоилась, хотя периодически всё еще лаяла. Никто не спал — ждали утра. Когда стало светло, все большие пошли смотреть, что с коровой. Я тоже захотел пойти к корове. Миша замотал меня в мамину шаль, вынес из избы и посадил на плечо.

Вначале я задохнулся от холода и начал кашлять. Миша закрыл мне рот шалью, и я смог дышать. Все мы толпились у коровника и рассматривали волчьи следы. Наша мазанка, как и коровник, со стороны холма была заметена снегом по самую крышу, на которой тоже были следы: видно, волки пытались разгрести крышу коровника. Но больше всего меня поразил вид с нашего холма. Всё было белым-бело, насколько хватал глаз. Из труб домов далеко внизу валили столбы дыма. За горой вставало солнце, и снег сверкал яркими искрами.

Никаких других картинок этой зимы в памяти нет. Много позже я узнал, что меня не выводили на улицу, потому что не было ни одежды, ни обуви для зимы. Миша ушел, и я очень скучал по нему. Сеня тоже ушел. Ему исполнилось пятнадцать лет, он начал работать помощником кочегара на паровозе и жил где-то в городе.

Наступило лето 1944 года. Я уже бегал по огороду, но на проходящую рядом дорогу мне выходить одному не разрешалось. Я проводил много времени в огороде вместе со всеми — на прополке, окучивании. Когда начинали прореживать, мне давали тонкие хвостики морковки и редиски, которые я мог поедать в огромных количествах. Потом начали наливаться горох и бобы. Стручки молочного гороха вкуснее сахара. Меня было трудно вытащить из огорода.

Мы ходили часто по воду к роднику. Воды для полива требовалось много, и старшие носили ее в ведрах на коромысле. Мне этот поход казался далеким, хотя всей дороги вряд ли было больше двухсот метров. Я тоже носил воду в котелке и часто расплескивал его почти досуха.

Ходили под гору на речку Щедруха, которая была видна от нашей мазанки. Вернее сказать, виден был мост, а сама речка протекала среди кустов, и ее не было видно, пока не подойдешь к ней вплотную. Даже я мог перейти ее вброд по каменистому перекату. Там мы периодически часто лежали в воде. Возможно, в ней и были глубокие места, но я не помню, чтобы кто-то из моих братьев и сестер плавал. Домой меня несли по очереди на плечах Петя или Аня, так как идти в гору долго я не мог. Но всё-таки моим любимым местом был огород. На речке кусались комары и оводы.

Этим летом иногда приходил домой Сеня. На нем были высокие шнурованные ботинки, которые дома он всегда снимал. Мы-то все ходили босиком от снега до снега. Мне очень хотелось иметь такие же ботинки!

‹…› Теперь у нас в доме было электричество, и всю осень и зиму по вечерам Петя учил меня и Ваньку писать буквы и складывать их в слова. Я научился немного писать, читать по складам и считать. От этой зимы в памяти осталось множество исписанных листов, вырезанных из бумажных мешков и сшитых в тетради, которые я потом бережно хранил несколько лет. Ранней весной 1945 года Петя подарил мне настоящую тетрадь, разлинованную в косую линейку для чистописания. Он тогда уходил в армию добровольцем. Ему еще не было восемнадцати лет.

События этого лета я помню более отчетливо. Все вокруг говорили об окончании войны и ждали возвращения солдат. В поселке несколько дней шла гулянка, но потом все стихло и стало по-старому.

Мать, старшие братья и сестры ждали возвращения отца, но от него пришло письмо, что он отправлен на восстановление Ленинграда и не знает, когда приедет. Что такое «отец», я не понимал. Они пытались объяснить мне, но без толку.

Лучше всего мне запомнились огородные работы и походы на реку Есаулка, которую тоже было видно с нашего холма. До реки было километра два, и я самостоятельно проходил это расстояние туда и обратно. Это была довольно большая река, и из-за сильного течения мне разрешали заходить в воду только в одном месте, да и то привязывали веревкой к колу. На реке было много детей, живших в бараках рядом с рекой. Мы играли на берегу все вместе, при этом многие из них говорили на непонятном мне языке. Оказалось, что это были ссыльные поволжские немцы. За лето я нахватался немецких слов, но из-за того, что я не мог произносить букву «л» и картавил на «р», им было трудно понимать меня. Все учили меня произносить эти буквы, но толку от этого никакого не было. Вместо «ложка» я говорил «вожка».

Этим летом я начал рыбачить. В один из приходов Миша и Сеня сделали удочки. С восходом солнца мы втроем уходили на реку. Миша был заядлый рыбак и за короткое время налавливал много чебаков, окуней и пескарей. У него было длинное удилище, и он мог забрасывать удочку далеко от берега. А Сеня был очень нетерпеливый. Он то и дело вытаскивал и снова забрасывал удочку, поэтому Миша отсылал его подальше от нас. Я же со своим коротеньким удилищем мог ловить только у берега. Мне попадались гольяны, пескари и маленькие чебаки, которых отдавали кошке. Но однажды мой поплавок пошел косо под воду. Я старался тащить удочку и не мог. Подбежал Миша и помог мне вытащить большую рыбину. Миша сказал, что это налим. Он был больше всех рыб, пойманных Мишей и Семеном. Во мне взыграл азарт рыбака. Я ни за что не хотел уходить с реки. Миша и Сеня увели меня силком: им нужно было работать на огороде. Миша объяснил мне, что всё равно клев уже кончился, а рыбачить надо рано утром или вечером на закате. Днем рыба всё равно редко клюет.