Читать книгу "Садовник и плотник - Элисон Гопник"

(Мой старший сын Алексей, когда ему было пять или около того, в сочельник с наслаждением слушал истории про Санта-Клауса, хотя чувствовалось, что в душе он снисходительно посмеивается над взрослыми. Его отец, утонченный монреальский журналист, налил и оставил для Санты у камина бокал коньяка – куда более гостеприимное и согревающее угощение, чем пуританский американский вариант – молоко и печенье. И, разумеется, немедленно выпил этот коньяк, как только дети улеглись спать. Наутро, увидев пустой бокал, Алексей в полном изумлении воскликнул: “Так Санта взаправду существует!”)

Практика показывает, что дети, пока не подрастут, не понимают, как воспринимать магию такого рода. В частности, дети лишь постепенно осваивают весь диапазон религиозных и магических случаев, в которых незримые духи, как предполагается, создают зримые последствия. Более того, детям также приходится учиться отличать эти случаи от внешне похожих, но немагических, научно объяснимых случаев, в которых таинственные невидимые сущности – скажем, бактерии или газы – тоже порождают несомненно реальные последствия.

Детям требуется немалое время на то, чтобы понять, как воспринимать все эти случаи. Примерно к десяти годам они уже научаются различать, с одной стороны, фактические, научно обоснованные утверждения; с другой – вымышленные, придуманные “понарошку”; и наконец, магические и религиозные – причем это удается даже детям из очень религиозных сообществ. У них это получается, даже когда речь идет о таких “научных” сущностях, как кислород или кишечная палочка E. coli.

До сих пор не вполне ясно, какие ключи используют дети, чтобы отличить науку от магии, однако есть несколько возможных ответов. Первый: взрослые эксплицитно маркируют область сверхъестественного, используя такие обороты, как “я верю” или “я думаю”[134]. Никто ведь не скажет: “Я верю в апельсины”, или “Некоторые верят в апельсины, а некоторые нет”, или “Некоторые люди думают, что апельсины оранжевые, а другие – что они голубые”. Однако именно к таким речевым оборотам мы прибегаем, чтобы описать магические или религиозные верования. Есть некоторая ирония в том, что, если сказать ребенку: “Я верю в магию”, он с меньшей вероятностью решит, что в это и правда стоит верить.

Второй возможный ответ: дети, как мы уже говорили, чувствительны к консенсусу (или его отсутствию) у взрослых. Как правило, взрослые приходят к какому-то согласию и по поводу реальных фактов, и по поводу вымышленных историй. В предыдущих главах мы уже убедились, что и дети, и взрослые в ситуации конфликта мнений (отсутствия консенсуса) иногда не верят собственным глазам. Но верным может оказаться и обратное. Сверхъестественные и религиозные верования зачастую очень разнообразны, и даже те, кто исповедует какие-то из них, признают, что другие могут их не исповедовать.

К восьми-десяти годам у детей из сообществ, в которых широко распространены магические и религиозные представления, формируется своего рода “двоемыслие” по поводу этих верований, которые разделяют и многие взрослые. Кристин Легар и Сюзан Джелман изучали, что думают о СПИДе деревенские и городские дети в ЮАР[135]. Многие взрослые в этой стране согласны, что у этой болезни биологические причины, например вирус, – но в то же время верят, что СПИД вызывается колдовством.

Маленькие южноафриканцы и в деревне, и в городе изначально были больше склонны к биологическим объяснениям, чем к основанным на колдовстве. Судя по всему, на то, чтобы поверить в колдовство, требуется какое-то время, и исследование показало, что взрослые как раз более склонны верить в колдовство как причину СПИДа, чем дети. Однако к тому времени, как дети начинали верить в колдовство, у них уже сосуществовали оба взгляда на причины болезни.

Вопросы и объяснения

Комик Луи Си Кей в одном из своих скетчей изображает разговор с трехлетней дочкой: “Папа, почему нам нельзя пойти гулять? – Потому что дождь идет. – Почему? – Ну, потому что с неба льется вода. – Почему? – Потому что вода была в туче. – Почему? – Ну, тучи образуются, когда происходит испарение. – Почему? – Я не знаю! Не знаю я ничего больше! Все, что знал, я тебе уже рассказал!”

Каждый, кто имел дело с трехлетним ребенком, сталкивался с этими бесконечными “почему”, длинной чередой вопросов, которые все повторяются и повторяются, пока вы, наконец, не услышите, как ваш обычно столь рассудительный и терпеливый голос отвечает: “Потому что потому!”

Так что же такое эти бесконечные вопросы – они в самом деле преследуют цель что-то узнать, или же это просто способ, которым ребенок старается продлить общение и удержать внимание взрослого? Последние исследования показывают, что дети и в самом деле хотят получить ответы на свои вопросы, действительно жаждут понятных объяснений и учатся на них[136].

Дети впитывают значительную часть информации от окружающих, но они не просто пассивно это делают. Нет, они проводят тонкие различия, исходя из нюансов поведения окружающих. Собственное научение дети контролируют еще более активно; они настойчиво требуют, чтобы им предоставили информацию, а не просто потребляют ее[137].

Одна из сокровищниц психологии развития – база данных CHILDES. В 1970-е годы ряд лингвистов начали записывать обширные пласты детских разговоров. Все эти записи собраны в одну базу данных, и вы можете сколько угодно бродить среди прелестных высказываний и стихотворных экспромтов, сочиненных детьми, которые уже давно выросли и сами обзавелись потомством. Блуждание по этой базе навевает несколько элегическое настроение, как будто перебираешь ящик старых игрушек и книг на чердаке.

Исследователи скрупулезно изучили эти записи и проанализировали вопросы маленьких детей[138]. Прежде всего, оказалось, что примерно 70 % детских вопросов были рациональными запросами информации, а не словесными ухищрениями или попытками привлечь внимание взрослого. Но еще примечательнее размах детского любопытства. Дошкольники в среднем задают около семидесяти пяти вопросов в час. Если проделать несложные вычисления, получатся сотни тысяч вопросов лишь в первые несколько лет жизни ребенка. Такое поразит даже тех родителей, которые привыкли к мысли, что их дети неутолимо любопытны. Когда я проделала эти вычисления, то была так же поражена, как, вероятно, и вы. Порой я думаю, что меня давно пора называть Бабуля Гугл.

В архиве CHILDES есть и записи разговоров детей из рабочего класса, которые тоже задавали много вопросов, однако большинство информантов – это дети лингвистов, делавших записи. Тем не менее с 1970-х годов исследователи накопили и более репрезентативную выборку, попросив родителей из разных социальных групп вести записи ранних вопросов маленьких детей, – и получили тот же результат. Маленькие дети из сообщества малоимущих иммигрантов в Калифорнии задавали весьма глубокомысленные вопросы: “Почему рыбки не тонут в воде?” и “Почему червяки под землей не раздавливаются, когда мы ходим по земле?”[139]