Читать книгу "Эпоха Михаила Федоровича Романова - Дмитрий Иловайский"

18 апреля, выслушав это дело, «государь указал, а бояре приговорили»: Михаила Шеина да Артемья Измайлова с его сыном Василием, «за их воровство и за измену, казнить смертию, а поместья их и вотчины, и дворы московские, и животы взять на государя»; сына Михайлова Ивана Шеина с матерью, сестрою, женою и детьми сослать в Понизовые города; князей Прозоровского и Белосельского сослать в Сибирь, а их жен и детей разослать по городам, отобрать на государя их поместья, вотчины и животы (т. е. движимое имущество); сына Артемьева, Семена Измайлова, бить кнутом и сослать с женою и детьми в Сибирь; такому же наказанию подвергнуть Бакина и Ананьина; Сухотина и Озерецкого (комиссаров при переговорах с поляками) посадить в тюрьму до указу, а состоявших при войске дьяков Дурова и Карпова «от приставов освободить».

28 апреля бояре вместе с означенной комиссией собрались у Приказа Сыскных дел, и тут дьяк Тихонов объявил троим осужденным на смерть, что их велено казнить, так как они государю нерадели, изменили, целовали крест литовскому королю, наряд и зелье отдали ему без государеву указу. Князьям же Прозоровскому и Белосельскому сказать, что они целовали королю крест вместе с Шеиным по записи, в которой было только одно королевское имя, а «государского имяни не написано», и за то достойны смертной казни; но государь, по просьбе царицы и своих чад, за прежнюю службу и зато, что по показанию ратных людей русских и немецких, раденье Прозоровского было, но Шеин его «до большого промысла не допустил», а Белосельский был болен — от смертной казни их освободил. Иван Шеин наказывался за преступление своего отца. Затем были высчитаны вины и остальным осужденным. Дьяки Дуров и Карпов избавлены от наказания потому, что Шеин держал их в неволе и ни в чем не слушал. После того осужденных на казнь, т. е. Шеина и двух Измайловых, отвели за город (из Кремля) на пожар (Красная площадь). Здесь у плахи перед народной толпой дьяк Дм. Прокофьев громко читал список Судной грамоты, в которой довольно подробно исчислялись их вины: как Шеин вел себя при отпуске на целованье руки государя, как он медлил и терял время в Можайске и Дорогобуже, несмотря на многократные понуждения от государя и блаженной памяти патриарха, как он с Измайловым бездействовал под Смоленском и присылал оттуда ложные донесения о своих победах, умалчивая об успехах неприятеля, как вытребовал из Москвы большой наряд, а потом отдал его королю, отдал и 12 оставленных ему пушек, выдал королю 36 перебежчиков, вместе с нашими лазутчиками (из местных жителей), которых всех король велел казнить злою смертию. Наконец, в особую ему вину поставлено и то обстоятельство, что он, будучи в литовском плену, целовал польскому королю крест на всей его воле, а когда воротился из плена, того государю не объявил и держал свою присягу в тайне, и будто в силу этой присяги он под Смоленском изменил государю и радел литовскому королю; оттого ни сам никогда на бой с ним не ходил, ни Измайлова не пускал.

Когда были исчислены вины («измена») троих осужденных, их тотчас «вершили» — всем троим отсекли головы.

Сын Шеина Иван, пострадавший за вину отца и отправленный в ссылку, не доехал до нее и умер на дороге: после чего семья его возвращена в Москву. Семен Прозоровский с семьей водворен в Нижнем Новгороде; Михаил Белосельский совсем оставлен в Москве, так как лежал больной при смерти. У Артемия Измайлова был родной брат Тимофей, который состоял на службе у Большой казны; его за измену брата сослали с семьей в Казань. Но в том же 1634 году Семен Прозоровский, Тимофей и Семен Измайловы были возвращены из ссылки в Москву.

Только в январе следующего, 1635 года с обеих сторон отправлены в столицы великие послы для подтверждения или ратификации Поляновского договора. В Москву прибыло польское посольство, имея во главе Александра Песочинского, писаря литовского Казимира Сапегу и писаря коронного Петра Вяжевича. Они предъявили некоторые дополнительные условия, которые большею частию были отклонены, например, о свободном и обоюдном найме ратных людей и переходе из одной службы в другую, о дозволении польским купцам свободного проезда в Персию, об учинении равноценной монеты в обеих государствах и пр. С своей стороны, бояре жаловались послам на затруднения, чинимые польскими комиссарами при размежевании пограничных земель, и на то, что в королевских грамотах Михаил Феодоровичем не был написан братом. Для этих дополнительных переговоров назначены были Ф.И. Шереметев, Д.М. Пожарский, Ф.Ф. Волконский, думные дьяки Грамотен и Гавренев. В марте государь на торжественной аудиенции присягою подтвердил договор и отпустил польских послов после роскошного пира. Во время этого пира он взял чашу с медом, встали молвил: «Послы, Александр, Казимир и Петр, пием чашу здравие брата своего, государя вашего Владислава короля». Выпив здравие, он велел чашнику князю Борису Репнину подать послам золотые братины с пивом:.

Меж тем в Варшаве пребывало московское посольство, имея во главе князя Алексея Мих. Львова, думного дворянина Проестева, дьяков Феофилатьева и Переносова. С великим неудовольствием узнало оно, что условленное в договоре возвращение Избирательной Владиславовой грамоты 1610 года не может быть исполнено: польские сенаторы объявили, что грамоту нигде не могли отыскать и, стало быть, она утеряна. Послы немедля чрез гонца известили о том государя. По присланному из Москвы наказу, наше посольство удовольствовалось тем, что корольво время торжественной присяги на исполнении договора присягнул и на потере избирательной грамоты. За то нам возвратили до 20 других важных документов из Смутного времени. В число некоторых дополнительных пунктов внесено было дозволение польско-литовским купцам приезжать с товарами в Москву, где для них должен быть построен особый двор. (Потом пояснили, что такое дозволение не распространяется на жидов.) Торжественное подтверждение королем договора сопровождалось пением Те Deum и пушечною пальбою. Послы были приглашены к королевскому обеду, после которого смотрели «потеху» или театральное зрелище, «как приходил к Иерусалиму ассирийского царя воевода Алаферн и как Юдифь спасла Иерусалим».

Перед своим отъездом из Варшавы московские послы исполнили еще одно царское поручение. Они обратились к королю с просьбою отпустить из Варшавы в Москву тела Шуйских: царя Василия, его брата Дмитрия и жены Дмитриевой. Несмотря на возникшие затруднения, главные советники короля, щедро одаренные собольими и лисьими мехами, уладили это дело. Три гроба, заключенные под каменным полом небольшой каплицы, были оттуда вынуты; затем вложены в новые засмоленные гробницы, покрытые кусками атласу, бархату и камки, поставлены на дроги и отправлены в Москву. Здесь телу царя Василия сделана торжественная встреча назначенными для того духовными лицами и боярами в смирном платье, при колокольном звоне. У входа в Кремль его ожидал патриарх Иоасаф со всем Освященным собором, а подле Успенского храма сам государь с думными и ближними людьми. Наутро (11 июня) совершено его погребение в Архангельском соборе.

Несмотря на последующие взаимные посольства между Москвою и Варшавою, пограничное размежевание долго еще занимало оба правительства, причем московское постоянно жаловалось на излишние требования и затруднения, чинимые польскими комиссарами.[11]