Читать книгу "Воспоминания торговцев картинами - Амбруаз Воллар"

Узнав об этом, взбешенный Дега отослал Ренуару великолепное полотно, которое последний как-то разрешил ему унести из своей мастерской: на картине была изображена почти в натуральную величину женщина в голубом платье с открытой грудью. Произведение было создано в то же время, что и знаменитая «Улыбающаяся дама». Я находился у Ренуара в тот момент, когда полотно было ему столь бесцеремонно возвращено. Схватив в приступе гнева шпатель, он стал рвать им холст. Платье уже превратилось в лохмотья и он занес было инструмент над лицом женщины, когда я воскликнул:

– Но подождите, Ренуар!

Рука художника замерла.

– Ну что еще?

– Мсье Ренуар, вы однажды говорили на этом же самом месте, что картина – это как бы твой ребенок…

– Как вы надоели мне со своей чепухой!..

Но он опустил руку и вдруг с жаром произнес:

– Какого труда стоило мне нарисовать эту голову! Право, я ее сохраню.

И Ренуар отрезал верх картины. Кажется, этот фрагмент находится в России.

Ренуар яростно бросил в огонь порезанные куски холста, затем, взяв листок бумаги, написал на нем одно-единственное слово: «Наконец!», вложил листок в конверт с адресом Дега и вручил письмо своей служанке, попросив отнести его на почту. Некоторое время спустя, когда я встретился с Дега, он поведал мне всю историю и, помолчав, спросил:

– Что он хотел сказать этим «наконец»?

– Очевидно, то, что он наконец порвал с вами отношения!

– Вот тебе на! – воскликнул Дега.

Он явно не мог прийти в себя от удивления…

Время наивысшей популярности «Новых Афин», где, как мы видели, собирались импрессионисты, было временем создания «Ложи», которую Ренуар с таким большим трудом сумел продать за четыреста двадцать пять франков – сумму, необходимую ему для того, чтобы уплатить за квартиру; в это же время Мане нарисовал женщину в белом сатиновом камзоле, лежащую на софе, – много позже, примерно в 1895 году, за эту картину на аукционе Надара не дали и тысячи пятисот франков; тогда же появились знаменитые «Белые индюки» Клода Моне, которые на аукционе Ошеде были проданы меньше чем за сто франков… И даже около 1900 года крупный торговец с бульваров, желая сбыть партию импрессионистов (она, по его понятиям, портила другие, «более тщательные» картины коллекции), не нашел ничего лучше, как отнести холсты в лавочку на отдаленном бульваре, где благодаря коллекционерам, искавшим выгодных сделок, шла бойкая торговля.

Однажды, проходя по бульвару Клиши, я из чистого любопытства зашел в ресторанчик с вывеской «Тамбурин». В соответствии с названием в нем стояло множество тамбуринов, художники расписали их, использовав самые разные сюжеты. И не только тамбурины можно было увидеть в ресторане; на стенах висели картины, колорит которых так и хотелось назвать кричащим. Вместе со мной внутрь вошел какой-то человек, спросивший у хозяйки заведения:

– Винсент пришел?

– Он только что был здесь. Повесил вот эту картину «Подсолнухи» и тут же удалился.

Так я едва не повстречался с Ван Гогом.

Понятно, что клиенты-художники не могли принести больших доходов хозяйке ресторана, некоей госпоже Сегатори, постоянно находившейся на грани разорения; в итоге вся ее обстановка, все ее тамбурины и «ван гоги» оказались в руках у случайных людей после распродажи на торгах. Торгах более чем скромных, ибо в то время Ван Гог пользовался репутацией потешного художника, и хорошо, если он не вызывал у людей возмущение, чему я был свидетелем однажды, когда один торговец картинами не смог сдержать своего негодования. «Какое нахальство! – объяснял он мне. – Представляете, этот тип, когда я разговаривал с коллекционером по поводу картины Жозефа Байля „Повар“, пришел предложить мне холст некоего Ван Гога, пейзаж с разноцветной луной, напоминающей паутину. Ничего себе! Хороший способ привлечь клиентуру, а?»

VI. Улица Лаффит

По следам загадочного дела. – Визит к мадам Мане. – Мои выставки Сезанна и Ван Гога. – У моих коллег. – Живопись на улице Лаффит. – Особняк королевы Гортензии. – Конец улицы Лаффит

В 1893 году я покинул улицу дез Апеннен и переехал на улицу Лаффит. Там, в доме номер 39, я снял небольшую лавочку, а чуть позже перебрался в дом номер 41.

Как известно, начинал я очень нелегко. И мое положение улучшилось не потому, что я приобрел магазин.

Однажды вечером, когда я собирался уже закрыть лавку, вошел один из моих клиентов и без всяких предисловий сказал:

– Я только что от одного мелкого торговца, имя которого я вам не скажу. Он попросил зайти к нему через недельку. Так вот, этот торговец обнаружил целую партию рисунков художника, чьи произведения начинают приобретать все большую ценность после его смерти.

– Больше никаких подробностей? – спросил я.

– Нет. Никаких, за исключением той, что все эти рисунки находятся в таком месте, где никому не придет в голову их искать.

– И это действительно все, что вам известно?

– Он сказал мне еще: «Некий… допустим, Дюпон… будет очень удивлен, так как он всегда ищет произведения этого художника. И потом, вся эта молодежь, без умолку болтающая о синтетическом рисунке, будет просто ошарашена!»

«Вот чем следовало бы заняться, – подумал я. – Но сперва надо узнать, кто такой этот Дюпон!»

В тот вечер, возвращаясь домой, я думал только об этом. В небе светила полная луна. Не знаю почему, но она напомнила мне беспрестанно вращающуюся тыкву. В этот миг я разминулся с Марселем Самба, не обратив на него внимания. Он окликнул меня.

– Вы, кажется, чем-то озабочены? – спросил он.

– И да и нет, – ответил я. – Во всяком случае, не могли бы вы объяснить, почему фамилия Дюпон вызвала у меня мысль о вращающейся тыкве?

– Черт возьми! – воскликнул он. – Да это же реминисценция диалога «Дюпон и Дюран» Альфреда де Мюссе. Помните: «И бритый шар без бороды и шевелюры, как большая тыква, поплывет в небесах»?[40]

Я едва сдержался, чтобы не вскрикнуть. Значит, я на верном пути. Этим Дюпоном, вероятно, является известный торговец картинами Дюран-Рюэль. А художник, произведения которого он искал и который уже умер, не кто иной, как Мане. Волею случая я проходил мимо мусорного ящика, в котором рылся старьевщик. Он отпихнул ногой докучавшую ему собаку, проворчав: «Паршивый пес!» Слово «пес» воскресило в памяти разговор с одним художником, который пришел предложить мне альбом литографий, изображающих актеров. Цикл назывался «Комедианты»[41].