Читать книгу "Мемуары младенца - Олег Батлук"

Я так разнервничался, что положил себе в тарелку две ложки салата оливье. Что само по себе не страшно, вот только к тому моменту у меня в тарелке уже лежало три ложки салата оливье.

Хозяйка дома зачем-то продолжила выдавать стратегическую информацию и сообщила, что у племянницы скоро день рождения. Моя мама кашлянула так, что с дерева за окном вспорхнули голуби.

«Ах да, – спохватилась хозяйка дома, подпрыгнув вместе с голубями, и обратилась к племяннице, – пригласи Олежку!»

«Приглашаю», – прошипела гимназистка. Кажется, она раскрошила коренной зуб.

На следующих выходных, в субботу, я уже сидел за похожим праздничным столом, только у гимназистки дома, на ее дне рождения. Накануне я пытался договориться с матушкой, чтобы она пошла вместо меня, так как это был ее проект, но получил отказ.

В гостях у гимназистки были одни мальчики. То есть вообще ни одной девочки. Даже домашний кот – и тот оказался мужчиной. Если бы ФАС тогда существовала, она бы оштрафовала гимназистку за недобросовестную конкуренцию.

Дискриминация приглашенных по половому признаку была не единственной странностью того раута. Все остальные мальчики были подобраны один к одному и отличались лишь количеством прыщей и толщиной роговой оправы у очков. Я оказался на каком-то слете победителей всесоюзных олимпиад. На шабаше отличников. Я и сам хорошо учился, но на фоне тех Паганелей даже я выглядел рецидивистом с тремя ходками. У каждого из них в кармане лежала корочка почетного вундеркинда. Я ретировался на угол стола, на самый угол, соответственно примете и назло матушке, и попытался слиться со скатертью.

Гимназистка купалась в интеллектуальной патоке. Над ее головой рассыпались конфетти цитат. Один прыщ декламировал, другой рисовал на салфетке формулы, третий пел арию Ленского – и все одновременно. В какой-то момент мне захотелось встать и громко пукнуть.

Вместо этого я ковырял какие-то грибы. Это единственное, что оказалось на моем конце стола. Попросить остальное я постеснялся.

Я думал незаметно уйти через окно, благо это была «сталинка» на набережной, и при благоприятном исходе я мог бы выжить, упав с десятого этажа в Москва-реку. Но не успел.

Потому что гимназистка неожиданно вскочила со своего места и воскликнула: «Играем! Играем!»

Я на секунду предположил, что они все-таки нормальные люди, и мы сыграем в карты на раздевание, но увы.

Игра оказалась такая же интеллектуально-прыщавая, как и все остальные перформансы.

Гимназистка попросила всех собравшихся передать ей аудиокассеты из своих плееров. Дело в том, что в то время каждый перспективный молодой человек должен был владеть таким портативным плеером. Неперспективные ходили по старинке с орущими бандурами на плече, а передовая молодежь – элитарно-камерно, с наушниками. Несмотря на то что я происходил из пролетарского района орущих бандур, «вокман» водился и у меня.

Прыщи запрыгали и захлопали в ладоши от такой метафизической забавы. Юноши вытащили из своих плееров кассеты, которые они слушали по пути на день рождения, и передали хозяйке. То же сделал и я.

Гимназистка объявила правила: она будет ставить эти кассеты, а собравшиеся должны угадать, кому из гостей они принадлежат.

Опомнился я быстро, но недостаточно быстро для того, чтобы предотвратить катастрофу. Я вспомнил, что именно находилось у меня в плеере. Это категорически не должно было становиться достоянием гласности. Однако придумать элегантный способ вернуть кассету обратно я не смог. Я плюхнулся на место к своим мухоморам и приготовился умирать.

«Так мы лучше узнаем другу друга!» – воскликнула гимназистка. Да-да, именно этого я и боялся.

Гимназистка приволокла большой магнитофон и поставила в него первую кассету. Кассеты она выбирала наугад.

Из динамиков заиграла какая-то филармония.

«О! Это „Страсти по Матфею“!» – воскликнула гимназистка.

«Чья же это кассета…» – произнесла она с такой игривой интонацией, как будто говорила «а трусы сейчас снимет…»

«Вадик! Вадик!» – загалдели прыщи.

Один из них приподнялся, зачем-то («зачем-то» в моем понимании) поклонился и снова сел. Его монументальные прыщи сияли от восторга.

Гимназистка поставила следующую кассету.

«Ага! „Кармина Бурана“! Чья кассета?»

«Марк! Марк!» – закудахтали интеллектуалы. А кто-то добавил:

«Фу, какая пошлость».

Если это (латынь с оркестром) пошлость, подумал я, то что же тогда они скажут про… и меня немедленно прошиб холодный пот.

Между тем в комнате воцарилась гробовая тишина. Мертвая. Было слышно, как зевал кот. Это гимназистка запустила очередную кассету. Мою.

В моем плеере был не Бах. И даже не пошлый Орф.

Гимназистка воспроизводила кассеты ровно с того места, на котором их выключили владельцы, никуда не перематывая.

«Твои бедра в сияньи луны так прекрасны и мне так нужны, кровь тяжелым напором ударит прямо в сердце мне-е-е! Груди плавно качнутся в ночи…»

Тут раздался резкий клац. Гимназистка судорожно выключила свой магнитофон, вдавив клавишу по самое не балуйся.

«Это что, Есенин?» – робко пропищал кто-то из прыщей, явно не знакомый с творчеством группы «Сектор Газа».

Это мне еще повезло, припадочно соображал я, там же дальше песенка про импотента…

Но по глазам собравшихся я понял, что нет, мне НЕ повезло.

«Чье это?» – воскликнула гимназистка, сверкнув глазами. Прозвучало как «голову его мне, на блюде!»

Я еще надеялся, что пронесет.

Но Вадик, он же Иоганн Себастьян Прыщ, тот, что со «Страстями по Матфею», невежливо указал на меня пальцем и сказал:

«Я видел, это его кассета».

Гимназистка вытащила мою кассету и брезгливо, двумя пальчиками, передала ее мне обратно.

Остракизм в исполнении интеллектуалов – страшная вещь. Остаток вечера я просидел в самом темном углу квартиры, в обнимку с зевающим котом.

Наконец, наступило долгожданное избавление, как у Мандельштама – карету такого-то, разъезд, конец.

Церемониально подкованная гимназистка, как хозяйка дома, лично провожала гостей в прихожей.

Я хотел уйти первым и сам направился к вешалке.

Гимназистка отстранила меня и выдала пальто Вадику.

Я попытался снова протиснуться, но хозяйка загородила мне проход и сняла с вешалки полупальто Марка.

Что же это делается, запаниковал я, неужели она мне теперь в наказание вообще мою ветровку не отдаст, насмерть, что ли, замерзать.

Грациозно протягивая верхнюю одежду ее владельцу, гимназистка говорила каждому добрые слова и выпроваживала за дверь.

Наконец, вешалка почти опустела, и в прихожей остался я один.