Читать книгу "Игра в ложь - Рут Уэйр"

Длится это недолго. Распахиваются двойные двери, выплескивается волна света – и толпа устремляется внутрь.

Кто-то берет меня за руку. Кейт. Пальцы словно ищут опоры, пожатие болезненно крепкое.

– Ты в порядке? – шепчу я.

Кейт кивает. Кого она хочет убедить – меня или себя, – непонятно.

– Доспехи надевать будешь? – Тея указывает на мой пакет с туфлями.

И правда, я до сих пор в сандалиях, запачканных глиной. Сбрасываю их, надеваю лодочки, держась за плечо Кейт. Фатима делает то же самое, повиснув на Тее. Платье Кейт трепещет на ветру, словно флаг – или, скорее, вымпел, сигнализирующий о бедствии. Метафора непрошено появляется в мыслях, и я гоню ее прочь.

Переглядываемся. Каждая из нас убеждается, что остальных терзают те же чувства – тревога, нервное возбуждение, страх.

– Готовы? – спрашивает Кейт.

Следуют четыре синхронных кивка. Мы ступаем на школьную лестницу, с которой семнадцать лет назад были сброшены столь болезненным пинком.

Господи, мы здесь и часа не провели, а я больше не могу.

Сижу на унитазе, уронив лицо в ладони, и пытаюсь собраться с силами. Я перебрала – из-за нервов; не помню, сколько бокалов осушила. Бывают такие сны: ты опять в школе, но все немного иное; словно черно-белый фильм раскрасили. Вот и мне кажется, что я сплю.

По законам ночного кошмара, нас четырех встретило целое сборище. Лица – от совершенно незнакомых до полузабытых, измененных временем; черты одних заострились, лишившись девичьей пухлости; другие, наоборот, оплыли, округлились либо обрюзгли, стали латексными масками самих себя. И голоса – слишком много голосов, вразнобой приветствующих, вразнобой изумляющихся. Пугающих.

А самое ужасное – все нас знают. Даже те, кто поступил в Солтен-Хаус, когда мы уже оттуда вылетели. Такого я не ожидала. Нас исключили летом, до начала учебного года; это событие не афишировали. Моему отцу так и было сказано: «Если заберете документы по доброй воле – не будем афишировать».

Пустоту, разумеется, пытались заполнить – слухами, сплетнями, домыслами, – пока не выстроили целое здание из полуправд, которое держалось исключительно на скудных фактах исчезновения Амброуза. Вдобавок, немало выпускниц живет в этой местности, а значит, читает «Солтенский обозреватель». Уж конечно, им бросился в глаза тот самый заголовок, а ума вполне хватило, чтобы сопоставить факты, сложить два и два. Иногда два и два равняется пяти.

Нет, в лицо нас не обвиняют, хотя разговоры какие-то натянутые. Может, я преувеличиваю; может, нагнетаю, и настороженная враждебность мне только мерещится. Но стоит отвернуться, как шелестят шепотки: «Это правда? Их ведь исключили, да? А ты в курсе, что?..»

Воспоминания не из категории приятных, не похожи на легкие хлопки по плечу. Нет, они словно пощечины – болезненные, унизительные. Можно скрыться от толпы, но от воспоминаний не скроешься. Вот на этом самом унитазе я рыдала из-за одной первоклашки, которая засекла, как мы с Фатимой среди ночи вернулись от Кейт. Я тогда отреагировала слишком бурно. Пригрозила девчушке: наябедничаешь – я тебе на всю школьную жизнь бойкот обеспечу. Я могу. Поймешь, почем фунт лиха.

Разумеется, я солгала, причем дважды. Никакого бойкота я устроить не могла, даже если бы и захотела. Мы сами были в изоляции. В столовой места, нами запримеченные, неизменно оказывались заняты; если одна из нас вслух предлагала посмотреть конкретный фильм, остальные девочки дружно выбирали другой телеканал. Вдобавок я бы никогда не стала травить первоклашку. Я хотела просто припугнуть ее, чтобы помалкивала.

Не знаю, что она сболтнула или сделала, да только мисс Уэзерби в тот же вечер вызвала меня к себе в кабинет. Разговор был долгим – о духе коллективизма, об ответственности перед младшими ученицами.

– Айса, я начинаю сомневаться, – скорбным тоном завела мисс Уэзерби, – что ты когда-либо впишешься в коллектив Солтен-Хауса. Тяжелая обстановка дома не дает тебе права запугивать девочек, особенно младших. Пожалуйста, избавь меня от необходимости говорить с твоим отцом. Уверена, у него и так проблем выше головы.

От стыда и ярости перехватило дыхание. Ярость была направлена на мисс Уэзерби – но не только. В большей степени я злилась на себя. До чего я докатилась? Кем стала? Я подумала о Тее – как в первый вечер она объяснила, откуда у зачета по вранью ноги растут: «Я не новеньких дурила, нет. Новенькие – они беззащитные. Я сразу занялась теми, за кем власть, – училками, привилежками и заводилами. Которые слишком выпендриваются».

А я чем занимаюсь? Третирую малявку одиннадцати лет?

Мигом я представила реакцию отца, который и так разрывался между работой и больницей, на звонок мисс Уэзерби. Представила, как его лицо, серое от постоянной тревоги, вытянется, ранние морщины проступают резче.

– Простите, – выдавила из себя я.

Говорить было трудно – не потому, что я не чувствовала себя виноватой, нет. Просто в горле ком стоял.

– Мне правда стыдно. Я вела себя неправильно. Я извинюсь перед этой девочкой. Обещаю, что постараюсь исправиться.

– Да уж, постарайся, – сказала мисс Уэзерби. В ее глазах появилось искреннее беспокойство. – И вот еще что, Айса. Я тебе об этом говорила, а сейчас повторю: не зацикливайся на одних и тех же подругах. Общайся с максимальным количеством девочек. Закадычные подруги – это, конечно, хорошо, но подобные отношения ограничивают личность. Ты упускаешь время, не заводишь связи, которые могут пригодиться в будущем. Потом, в зрелые годы, выяснится, что за тесную дружбу ты заплатила слишком дорого.

– Айса!

В туалетную кабинку стучат – тихо, но настойчиво. Вздрагиваю.

– Айса, ты здесь?

Поднимаюсь, спускаю для маскировки воду. Придется покинуть спасительные стены. Иду к умывальникам. Тея стоит возле сушилки, скрестив руки на груди.

– Мы уже начали беспокоиться, – сухо произносит Тея.

У меня лицо вытягивается. Сколько я здесь проторчала? Десять минут? Или все двадцать?

– Извини. Я просто… мне был нужен перерыв.

Вода приятно холодит пальцы, освежает запястья. Так и хочется плеснуть пару пригоршней на щеки, на веки…

– Я понимаю, – кивает Тея.

Лицо ее выглядит почти как череп, обтянутый кожей. Из-за своей худобы Тея кажется изможденной. Или, может, виноваты лампы дневного освещения. Школьная уборная тоже подверглась реновации, теперь здесь и мягкие бумажные полотенца, и ароматное жидкое мыло, но флуоресцентные лампы остались на месте, и свет их безжалостен.

– Я бы и сама с удовольствием смылась, – продолжает Тея. – И все же нельзя весь вечер отсиживаться в туалете. Столы накрыты. Тебя обязательно хватятся. Потерпи. Переживем ужин – и свалим.

– Ты права, – вздыхаю я.

Однако пойти за Теей – выше моих сил. Я даже вцепилась в край раковины, причем ногтями. Проклятье. Как там моя Фрейя? Не случилось ли чего? Бежать отсюда; бежать к моей мягонькой, теплой девочке, от которой так славно пахнет домом.