Читать книгу "Зеленый велосипед на зеленой лужайке - Лариса Румарчук"

— Наташа, а что такое «таз»? — И поспешно добавила: — Нет, нет, не тот, о котором ты сейчас подумала, а тот, который перламутровый, ну, в песне, помнишь?

— А-а-а, — с облегчением рассмеялась Наташа, — а я уж испугалась, — и она выразительно покрутила пальцем у виска. — Это такой музыкальный инструмент. Только вовсе он не «таз», а «саз».

— Ин-стру-мент, — с некоторым разочарованием повторила я. И в тот же момент Наташа снова стала для меня недосягаемым авторитетом. Мы стояли рядышком на балконе, и ее коса щекотала мое плечо, но она уже отдалилась от меня, словно кто-то взял и пересадил ее во-он на ту крышу генеральской дачи.

И все-таки за три дня, проведенных у Наташи, я открыла для себя много нового: я почти научилась кататься на велосипеде, узнала, что в мире существует не только таз — посуда, в которой стирают, но и саз — музыкальный инструмент, и поняла, что кто-то из людей изобрел таз, а кто-то — саз.

А еще я в первый раз в жизни увидела иностранцев. А на четвертый день был экзамен. Я сдала географию на четыре, Наташа, конечно, на пять. Она ответила раньше меня, но не ушла домой, а ждала в коридоре, пока я выйду. Она даже пыталась подслушать, как я отвечаю, и потому чуть не заработала себе шишку, когда я пулей вылетела из класса.

Домой мы шли втроем: я, Наташа и еще одна девочка. Говорили в основном о прошедшем экзамене: кто как отвечал и какая была комиссия…

Дома на всех подоконниках и столах стояли букеты жасмина и сирени. Это мама расставила в честь моего первого экзамена. Но вечером мне все равно стало скучно и очень захотелось к Наташе.

Уныло слонялась я по дому, по саду, не зная, чем заняться.

— Вы совершенно не умеете отдыхать. Зачем вам только каникулы? — ворчала бабушка. — Вот мы в наше время какие придумывали игры… — И бабушка предложила мне покопать огород. Но я не стала копать огород. Я тихонько выскользнула со двора и побежала в поселок геологов.

Уже смеркалось. На зеленой лужайке, потемневшей и не такой яркой, как днем, лежали тени. И такой холодной свежестью веяло от травы и земли, что я проглотила этот воздух, как колодезную воду из ведра, вкуснее которой нет ничего на свете.

Мимоходом я заметила, что американцы уже уехали. Ничто не напоминало о них. И только на том месте, где вчера стояла машина, трава была сильно примята.

Я вошла в знакомую калитку и с бьющимся сердцем открыла дверь Наташиной веранды. Но когда я переступила порог, то увидела Марика. Он сосредоточенно нажимал на насос, накачивая шину зеленого велосипеда. Рядом стояла Наташа и грызла яблоко.

— Приветик, — сказал Марик.

— А мы сейчас уезжаем. Кататься, — добавила Наташа. — Далеко, в Сосновку. Жаль, у тебя нет велосипеда, а то поехала бы с нами.

— Спасибо, — сказала я. — Я только пришла узнать, а к литературе тоже будем вместе готовиться?

— А как же! — воскликнула Наташа. — Завтра — день отдыха. А послезавтра — как всегда, в восемь. Хочешь яблоко? Лови!

И она взяла из корзины желтое яблоко и бросила его мне, как мяч. И яблоко твердо ударилось в мои ладони.

Наташа вышла проводить меня до калитки. И я увидела, что возле ржавой бочки, прислонясь к ней, стоит велосипед Марика. И почему-то подумала, что Марик совсем не похож на американца.

— А может, ты хочешь заниматься с Мариком? — спросила я великодушно.

— Нет, что ты. Мне бабушка не разрешает. Говорит, будем отвлекаться. Ну, пока!..

Проходя мимо домов геологов, я размахнулась и забросила яблоко на чей-то участок. Слышно было, как оно тяжело шлепнулось в траву.

Я вернулась на свою улицу. В садах волнами покачивались тени. Но проехал грузовик, и все заволоклось пылью, как дымом. Не переждав, пока пыль рассеется, я шагнула в ее темную плотную тучу, как самолет, который смело входит в облачность. И пыль заскрежетала у меня на зубах.

А на Наташиной улице никогда не бывает пыли. Во-первых, там почти не ездят грузовики, а во-вторых, откуда же взяться пыли, если вся дорога заросла травой?

Сквозь серую пелену пыли моя улица вдруг показалась мне унылой и скучной. Сирень уже отцветала и выглядела ржавой, а лепестки яблонь опадали. И почему-то стало обидно за нее и за себя.

Единственное лето

Это был странный дом, полуразвалившийся, нескладный и прекрасный. С плоской, как на юге, крышей, с высоким крыльцом без перил (по-моему, когда-то они были, но теперь догнивали где-нибудь на задворках такого же неухоженного сада). Дом с таким подгнившим крыльцом, что приходилось перепрыгивать через одну, а то и две ступеньки. Иногда нога соскальзывала, и тогда ступенька вминалась, как клавиша рояля, а потом выступала снова. Дом с большими, сумрачными, запаутиненными комнатами, с постоянным запахом сырости и тления, как в осеннем лесу, потому что крыша протекала и по всем комнатам в дождь расставлялись тазы, тоже старые, дырявые, заткнутые в дырах тряпками.

Дом с высоченными потолками, с окнами без переплетов, за которыми, как картина в раме, жил сад. Несмотря на высокие потолки и окна без переплетов, в комнатах всегда царил полумрак, потому что к самым окнам подступал сад, непроходимый, как джунгли.

Наверное, по ночам здесь бродили привидения, натыкаясь на тазы, путаясь в паутине…

А стоял этот дом на светлой, веселой, солнечной улице, которая называлась Майской. И так подходило к ней это название: к ее свету, зелени, праздничности.

Жила в этом доме худая нервная женщина с двумя дочерьми — хромой Милой и рыжей Динкой.

Вот из калитки, запутавшейся в колючих кустах боярышника, выходит Мила, припадая на левую ногу, и, щурясь круглыми желто-зелеными кошачьими глазами, лениво озирает дорогу, по которой со стороны хвойного леса, окружающего поселок, идет дачница Оля со своей бабушкой и со складным стульчиком, который она вяло волочит по земле, оставляя на сухой пропыленной дороге зигзагообразные следы.

По Оле и ее бабушке можно сверять время. Сейчас они идут из леса домой обедать. Значит, два часа дня.

В поселке к Оле относятся двояко. С одной стороны, ее жалеют. Ведь у бедняжки даже в каникулы такой четкий режим. В девять утра со своей толстой бабушкой, переваливающейся, как гусыня, и со своим складным стульчиком она бодро вышагивает к лесу. Ровно в два — обратно. В лесу бабушка сидит на стульчике и вяжет, а Оля валяется на пледе и читает. Время от времени бабушка вынимает из кармана яблоко или грушу и, тщательно обтерев чистым носовым платком, молча протягивает Оле. А Оля так же молча ест: только слышно, как похрустывает на зубах яблоко.

Оля и бабушка не делают ни одного лишнего движения, не говорят ни одного лишнего слова. Они тратят усилия только на то, что необходимо. Может быть, это главный принцип жизни великих людей?! Правда, Олиной бабушке уже вряд ли удастся стать великим человеком, а вот Оле… И тогда мы будем гордиться, что видели ее в детстве. Что делает Оля вечером, не знает никто, так как после двух часов она никогда не показывается на улице. Неужели опять читает свои книжки?!