Читать книгу "Земля несбывшихся надежд - Рани Маника"

— Дубина, дубина! — пели дети мне в спину.

Учителя продолжали бранить и ругать меня за мой почерк, но я не мог контролировать руку, которая, казалось, превратилась в дерево. Я еле сдерживал слезы, но жестокие учителя были непреклонны.

Как я мог сказать им, что, когда открываю книгу, чтобы читать, темно-синие рыбы плавают по белым водам моих страниц, так что я не могу разобрать ни слова? Как я мог правильно сложить числа, если те резвились и играли на моей странице, как пауки или обезьяны? Я не мог даже попробовать объяснить, что происходит с моей деревянной рукой.

Спустя много лет после того, как японцы ушли, разрушив нашу жизнь, я вспомнил, как заснул на ковре из блестящих листьев в саду за домом и увидел во сне Басохли, рисующую гвоздем крылья жука, которые блестели подобно изумрудам. Неужели это чудесное мирное время действительно было в моей жизни? Я пошел встретиться с профессором Рао. Он появился в дверях, со впавшими щеками, почти лысый, сложив руки в форме лотоса, и слабый, такой слабый. А я помню его здоровым, большим и восторженно улыбающимся.

— Папа Рао, — сказал я, подсознательно возвращаясь к моим детским воспоминаниям.

Он печально улыбнулся и протянул руку, чтобы коснуться моих волос, смазанных и зачесанных назад со лба.

— Локоны… — начал было он.

— Они были нелепыми. Мохини делала… — Я замолчал.

— Конечно, — пробормотал он, приглашая меня в дом.

Внутри было тихо, дом, казалось, стал меньше. Не было даже намека на сладкие песни о любви госпожи Рао, доносившиеся когда-то из кухни. Я слышал ее шаги в другой части дома, очень тяжелые и непривычные.

— А где ваши кристаллы, жеоды, череп, картины? — удивляясь, спросил я.

Профессор поднял и опустил беспомощно правую руку.

— Японцы… они украли все. Понадобилось три человека, чтобы унести мои кристаллы.

— Даже каменного краба?

— Даже моего каменного краба… Но посмотри — они не тронули фаллос. Тупые животные, они не знали его ценности.

Рао подошел к наклоненному твердому черному камню и погладил его.

Я о чем-то вспомнил.

— Ваш сын возвратился? — спросил я.

— Нет, — ответил профессор настолько резко, что я понял, что произошло нечто страшное.

— Давай послушаем немного музыку Сиагараджа? — предложил он, быстро отворачиваясь, чтобы я не увидел выражения все еще свежей боли на его вмиг постаревшем лице.

При первых же чистых звуках музыки профессор Рао опустил голову на руки. Тихие слезы упали на его белую дхоти, делая ткань прозрачной, так, что через нее просвечивалась коричневая кожа.

— Папа Рао! — вскрикнул я, обеспокоенный видом его слез.

— Ш-ш, слушай, — прошептал он.

Не было ни мраморного пирога, ни сладкого чая. Я сидел как пригвожденный к своему месту, пока не прозвучала последняя нота раги Бхэрава, а профессор Рао с явным усилием поднял голову и робко улыбнулся мне. Когда я встал, чтобы уйти, он вложил мне в руку свою драгоценную статуэтку в виде фаллоса.

— Нет, — сказал я.

— Скоро я умру, — сказал он. — Никто не будет любить его больше, чем ты.

Грустно нес я черный камень домой. Японцы не захотели взять его, потому что не поняли его красоту. Для них он был ненужной вещью, так же как и я для многих людей. Я пошел к нашему дому и сел на ящик, полный заботливо отполированных ничего нестоящих камней, и думал о дрожащих губах папы Рао. На глаза навернулись слезы. Я держал черный фаллос на ладони правой руки, а левой слегка накрыл гладкий, скругленный конец. Потом я закрыл глаза, и мое сердце искренне прошептало: «Я люблю тебя, кристалл».

Некоторое время я видел только оранжевую ширму моих век со знакомыми зелеными каплями, пока внезапно в углах моих век не появились блики, как от солнечных лучей на воде. Я почувствовал, что мое, до сих пор бившееся ровно, сердце сделало сильный удар и на какое-то мгновение замерло. Внезапно кто-то, кто понял мою сущность, схватил меня и встряхнул. И тут же меня охватило ощущение покоя. Камень успокоил меня, и вскоре я отчетливо понял, что не должен был родиться человеком. Возможно, я был бы счастлив, если бы был камнем, огромным каменным лицом на пике горы или каким-нибудь кристаллом, сияющим в холодном солнечном свете на Эвересте.

Я бы возвышался над миром, непоколебимый и спокойный за свои ценности, год за годом наблюдая бессмысленные движения введенного в заблуждение человечества. На своей гранитной руке я носил бы деревянные часы, проходили бы дни и ночи, но замороженные стрелки на моих часах оставались бы неподвижными. Но я — не сияющий кристалл или скалистая гора, или даже одинокий утес. Я ясно вижу на лице моей матери, что это не моя судьба — быть настолько обожаемым человечеством, чтобы люди бросали свои жизни к моим ногам только ради того, чтобы они могли узнать меня или немного отдохнуть на моей вершине. Я — глупец, с квадратным лицом, вырезанным из неподвижного гранита. Смех и страсти других людей — источник зависти в моем одиноком сердце.

Я пристально смотрю на свои деревянные часы, а люди двигаются вокруг меня с большой скоростью. Люди, которых я люблю, стареют и исчезают навсегда, на их месте, как ростки из земли, появляются новые. Когда вы смотрите на меня, вы видите только человека, попавшего в ловушку низкооплачиваемой работы, — но будьте осторожны, чтобы не пожалеть меня, так как я, подобно земле, буду жить вечно среди бесчисленных появлений и исчезновений человечества. Вот увидите.

Севенес

Только тогда, когда я узнал о тайной любви Раджа — старшего сына заклинателя змей — к моей сестре, я действительно начал понимать, насколько красивой она была. Шел 1944 год, и мне было одиннадцать лет. Вот я быстро бегу по дороге домой. Ветер свистит у меня в ушах и с безумной силой треплет подол моей белой рубашки. Я стремительно проношусь по веранде мимо дремлющего с полуоткрытым ртом отца и врываюсь в кухню. Вот старшая сестра отрывает взгляд от миски с коричневым тестом и улыбается мне. А я не могу оторвать взгляд от ее сияющих глаз. И как же я раньше не замечал, что Мохини такая необыкновенная! Это было для меня открытием. Оказалось, что она не просто моя сестра, которая аккуратно выкладывает карри вокруг такой же аккуратной горки риса на моей тарелке, и не просто покорная служительница культа (культа масляных ванн, который я так ненавижу), и не только опора матери.

Я утопал в ее зеленых прекрасных глазах и чувствовал, как приятное тепло распространяется по моему телу при одной мысли о том, насколько это полностью неожиданное романтическое открытие соответствовало моим планам. Я не переставал благодарить Бога зато, что он одарил мою сестру такой красотой, которая привлекла внимание Раджа, ведь Радж был для меня тем человеком — сколько я себя помню, — которого я не переставал боготворить, стремясь добиться его дружеского расположения.