Читать книгу "Принц-странник - Виктория Холт"

Он преуспел и здесь, никогда, впрочем, не забывая, что похвала, полученная от кого-то из его окружения, не может быть полностью искренней, поскольку от своего гувернера месье Вийеруа ни разу не слышал отрицательного отзыва; если Людовик о чем-то просил, де Вийеруа неизменно отвечал:

«Да, конечно!» даже если не знал, о чем его собираются просить. Гораздо больше Людовик любил своего камердинера Ла Порта, который часто перечил ему и временами даже запрещал что-то. Самое большее, что мог сказать месье де Вийеруа, когда Ла Порт возражал против чего-либо, было: «Ла Порт прав, сир». Однако по сути гувернер никогда всерьез не ругал его и ничего не запрещал, даже если король проделывал сальто в постели и в конце концов падал и набивал здоровенные шишки на голове.

Людовику давно стало ясно, что в окружении таких подхалимов ему в его четырнадцать лет необходимо быть особенно бдительным.

— Те, кто снисходителен к вашим недостаткам, — сказал ему однажды Ла Порт, — заботятся не о вашем, а о собственном благополучии, и цель их заключается в том, чтобы, расположив вас к себе, воспользоваться монаршьим благоволением и разбогатеть.

Людовик никогда не забывал это предостережение. Он очень полюбил Ла Порта, ему нравилось, когда тот читал ему книги перед сном в постели. История Франции звучала в изложении Ла Порта так интересно, и Людовик с особенным вниманием прислушивался к критическим замечаниям в адрес прежних королей Франции.

Но в этот день он не желал примиряться с тем, что ему и Филиппу, придумывавшим очередной балет, посылали в помощь маленькую девочку то ли восьми, то ли девяти лет.

Она появилась и преклонила колени: высокая для своего возраста, тонкая и очень тихая. Людовик нашел ее скорее даже безобразной, ибо уже начал разбираться во внешности женщин.

Он рос, окруженный красивыми женщинами, но среди камеристок его матери была одна, которая вызывала в нем необычные чувства при взгляде на нее. Это было странное ощущение, поскольку она была одноглазой и далеко не миловидна, плюс к этому — значительно старше его. Ей было, как он предполагал, лет уже около двадцати, она была замужем, очень дородна, но ему, он сам не понимал почему, все время хотелось смотреть ей вслед.

— Итак, вы приехали к нам, чтобы помочь поставить балет, кузина? — спросил Людовик.

— Да, сир. По приказу наших матерей.

— Тогда поднимитесь с колен, и мы расскажем вам о наших планах. Это будет грандиозный балет, и называться он будет «Свадьба Фетиды и Пелея».

Генриетта продолжала его слушать, Филипп тем временем откровенно заскучал и, отойдя в сторону, стал разглядывать себя в большом венецианском зеркале. Думая о своей привлекательной внешности, он начал взбивать кудри так, чтобы они падали только с одной стороны. Ему хотелось, чтобы вместо этой маленькой тихой девочки к ним прислали нескольких веселых молодых людей. При этой мысли Филипп улыбнулся: де Гиш был такой симпатичный и такой всепонимающий!

Он повернулся к брату, нахмурившемуся оттого, что его оставили одного объясняться с маленькой девочкой, ничего, конечно же, не понимающей в балете и прочих развлечениях: при взгляде на нее складывалось впечатление, что она только что покинула детскую.

Но лицо Генриетты по мере рассказа короля все более оживлялось, она заразилась его энтузиазмом.

— Вам, ваше величество, необходимо появиться в костюме Аполлона, — отважилась она высказать свое мнение.

— Аполлона? — воскликнул король с интересом.

— Да, сир. Бога солнца. Это будет самая эффектная роль в балете. Вы будете одеты в золотое платье, вокруг вашей головы будет сияющий нимб, чьи лучи ослепят каждого, кто посмотрит на вас, так что всем сразу станет ясно — перед ними бог солнца.

— Бог солнца! — прошептал король. — Ты умнее, чем я предполагал, кузина.

— Я жила так тихо и смирно, сир. Все время у меня уходило на учебу.

— Вот почему ты такая тонкая, — сказал Людовик. — Тебе нужно больше времени проводить на воздухе, тогда ты станешь гораздо здоровее. Хотя, допускаю, что при организации балета от тебя не будет особого проку.

К ним подошел Филипп.

— А какая роль будет для меня? — спросил он. — Мне бы хотелось играть женскую роль. Мне нравится носить женское платье, драгоценности в ушах, красить лицо…

Сказано это было в жеманно-девичьей манере, и король тут же засмеялся. Генриетте немедленно передалось настроение Людовика, и она тоже рассмеялась.

— Из вас получится очень миленькая пастушка, кузен, — сказала она.

— Пастушка?! Тогда как брат мой будет богом солнца?

— Но ведь пастушка будет в серебристой ткани с лентами розового цвета… возможно, благоухающих духами, а также в шляпе из черного и белого бархата с развевающимися перьями — голубыми, как небо в теплый майский день. Вы можете держать в руках позолоченный жезл.

— Костюм мне нравится, но быть пастушкой — это чересчур, кузина.

— Тогда вы будете богиней, богиней любви.

— А у нее есть идеи, у нашей кузины, — сказал Филипп.

— Да, — подтвердил Людовик. — Это верно. Он казался несколько озадаченным. Пока он и его брат предавались праздному безделью, она получила образование под руководством старых монахинь из Шайо. Эта маленькая девочка, которая была на шесть лет моложе его и на четыре — брата, все эти годы жила уединенно, избегая торжественных церемоний, но в свои восемь прочла уже больше, чем они с Филиппом вместе взятые.

— Кузина, вы умеете танцевать? — спросил Людовик.

— Немного, сир.

— Тогда покажите нам. Филипп, танцуй. Тот надменно отвернулся.

— У меня нет настроения танцевать сегодня, Людовик, — сказал он. — Почему бы тебе самому не потанцевать с кузиной, чтобы лучше проверить ее таланты?

Людовик нетерпеливо закачал головой. Он не хотел унижаться, танцуя с этой маленькой девочкой-худышкой.

Его глаза сощурились, встретившись со взглядом Филиппа, и Филипп почувствовал, как внутри него поднимается волна негодования. Он родился всего на два года позже, но королем стал его брат, и из-за этих двух лет разницы он должен подчиняться Людовику даже в играх. Так сказала мать, то же самое говорил Мазарини.

Пару секунд братья стояли, смотря друг другу в глаза. Филипп вспомнил о ссорах, которые имели место между ними. Ссорились они нечасто, но когда это происходило, ему приходилось брать вину на себя. Он вспомнил случай во время переезда двора, когда Людовик настоял, чтобы их поместили в одну спальню. Это была маленькая комнатка по сравнению с теми, к которым они привыкли, и поутру, когда они проснулись и король увидел кровать брата, вплотную придвинутую к его ложу, Людовик плюнул на нее. Филипп, всегда готовый защищаться, немедленно ответил тем же, чем привел Людовика в ярость. Король плюнул в лицо брату, Филипп прыгнул в кровать брата и вылил в нее воду. Разумеется, король то же самое проделал с кроватью Филиппа. Вскоре их перепалка переросла в настоящее сражение: братья кидали друг в друга подушки, пытались придушить друг друга простынями. Бедный де Вийеруа тщетно пытался остановить их. Это удалось только Ла Порту, который растащил их и пристыдил, указав, в каких дикарей они превратились. Филиппа тогда обуял гнев, и он готов был драться до последнего, но через несколько часов он уже забыл об инциденте. Но не так обстояло дело с Людовиком. Тот не мог ни на минуту отключиться от происшедшего, обвинял самого себя и мучился угрызениями совести от того, что вел себя недостойно титула короля Франции.