Читать книгу "Любовь и мороженое - Дженна Эванс Уэлч"

– Погоди, что? Я тебя не жалею. То есть, конечно, это грустно, что ты потеряла маму и все такое, но я с тобой гуляю, потому что мне это нравится. Ты… особенная.

– Особенная?

– Помнишь, мы говорили об этом вчера вечером? О том, что мы похожи.

Я пробежалась рукой по лицу. Ведь это однозначно решит проблему с макияжем.

– Честно?

– Да, честно. Чего это ты вдруг?

– Мими… – Я осеклась.

Какая разница? Она всего лишь ревнует. А когда Рен ее видит, у него такое лицо, будто он выиграл в лотерею. – Что?

– Неважно. Не отвезешь меня на площадь Синьории? Хочу взглянуть на ту статую.

Глава пятнадцатая

До площади мы ехали молча. После одиннадцати вечера город казался другим. Опустевшим. Прямо как я после постыдных рыданий у клуба. Рен затормозил у обочины, и мы слезли со скутера.

– Это она?

– Она. Площадь Синьории. – Рен смотрел на меня, как на коробку с хрупкой бьющейся посудой, но я все еще была в слезах и соплях, так что, думаю, это оправдано.

Я вышла на площадь. С одной стороны она была обрамлена длинным, похожим на крепость зданием с часовой башней, а перед ним стоял фонтан со статуей мужчины, окруженного небольшими фигурами. Вокруг прогуливалась горстка людей, но в целом площадь пустовала.

– Что это? – спросила я, указав на здание.

– Палаццо Веккьо.

– Что-то старое… Старый дворец?

– Esattamente[70]. Растешь.

– Ага, узнала слово «старый». Да я уже почти свободно болтаю!

Мы обменялись улыбками. Мои глаза напоминали мне воздушные шарики, наполненные водой, но, по крайней мере, сопли я больше не распускала. Уф. Повезло, что Рен не бросил меня у какого-нибудь такси.

– Напомни, что здесь произошло?

– Он признался ей в любви. Возле статуи. Что-то там про изнасилование.

– А, точно. «Изнасилование сабинянок». Кажется, она стоит под крышей.

Мы прошли по площади мимо парочки других статуй, зашли под арку и оказались на большой крытой террасе, уставленной скульптурами.

Я сразу же ее узнала:

– Вот она.

«Изнасилование сабинянок» была высечена из белого мрамора и стояла на большом пьедестале. Три фигуры сливались в высокую колонну. Я неторопливо обошла статую. Мама была права. Да, они не выглядели счастливыми, но все трое были тесно связаны и дополняли друг друга. А еще они были голыми, и повсюду выпирали мышцы и жилы. Джамболонья не работал спустя рукава.

– Смотри, какой взгляд у женщины. Ей явно не хотелось уходить. А тот, что внизу, выглядит до смерти напуганным.

– Да. – Я сложила руки на груди и оглядела скульптуру. – Тебе не кажется, что это странное место для признания?

– Может, так вышло случайно. Вырвалось под лунным светом или вроде того.

– Но Говард изучал историю искусства и рассказал ей весь сюжет про сабинянок. Я бы удивилась, если бы для него эта скульптура не имела какого-то особенного значения.

– Кстати о Говарде… – Рен замялся. – Надо тебе кое в чем признаться.

– В чем?

Рен перевел дыхание:

– В общем, я спросил его про тайную пекарню. Я резко повернулась к нему:

– Рен! Ты рассказал ему о дневнике?

– Нет, конечно нет! – Он убрал прядь с лица и отвел взгляд. – Пока ты собиралась, я наплел ему, что моя мама набрела на тайную пекарню, когда только сюда переехали, и спросил, не знает ли он, где ее найти. Я хотел сделать тебе сюрприз и отвести тебя в пекарню сегодня после «Космоса». – Рен посмотрел на меня жалобным, проникновенным взглядом, и я вздохнула. Он похож на детеныша тюленя – невозможно на него сердиться!

– И он сказал, где она?

– Нет, вот что странно. Он ответил, что ни разу не бывал в тайной пекарне.

Я прищурилась:

– Да ладно? Ты ее описал?

– Да, не вдаваясь в детали, чтобы Говард не догадался, что я говорю о его свидании с твоей мамой. А он сделал вид, что ничего не знает.

– Видимо, забыл, что водил ее туда?

– Дело не в этом, – покачал головой Рен. – Похоже, он даже не слышал о том, что во Флоренции есть тайные пекарни.

– Что?! Уж это забыть нельзя.

– То-то и оно.

– Он соврал?

– Возможно. Только зачем ему это? – Рен опять покачал головой. – Я несколько часов гадал, по какой причине он мог забыть или соврать, но пока ничего не надумал. Не обижайся, но история твоих родителей довольно подозрительная.

– И не говори. – Я прислонилась к колонне и сползла на землю с громким бум. – А ты как думаешь, зачем я читаю мамин дневник?

Рен присел возле меня и придвинулся поближе, нечаянно коснувшись моей руки:

– Мне правда жаль.

– Ничего страшного, – вздохнула я. – Ты прав. Что-то тут не так. Я давно об этом думаю.

– Может, спросишь его о чем-нибудь еще из дневника? Проведешь что-то вроде теста.

– Например, про «Изнасилование сабинянок»?

Мы подняли взгляд на статую.

– Да. Посмотришь, что он скажет.

– Неплохая идея. – Я уставилась на землю. Моя очередь кое в чем признаться. – Знаешь, мне надо перед тобой извиниться.

– За что?

– В «Космосе» у нас с Мими завязался… спор. Я рассказала ей, что вчера ты был со мной на Понте-Веккьо и поэтому не отвечал на ее звонки.

Рен поднял брови:

– Cavolo[71]. Вот почему она назвала меня cretino[72] и ушла?

– Да. То есть я не знаю, что значит cretino, но все равно прости. Томас сказал, что она давно тебе нравится. Надеюсь, я не испортила ваши отношения.

– Я позвоню ей, когда вернусь домой. Все будет в порядке, – сказал он, убеждая скорее не меня, а самого себя.

Я глубоко вздохнула.

– Знаешь, я пойму, если ты больше не сможешь со мной гулять. Кажется, это все усложняет.

– В хорошем смысле. Так что не волнуйся. – Он достал мобильник. – Уже почти половина двенадцатого. Поехали на кладбище?

– Да. Надо вернуться к дневнику.

– И человеку-загадке.

Когда я вернулась домой, Человек-Загадка совершал нечто мистическое: доставал из духовки противень с маффинами.