Читать книгу "Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Йенс Андерсен"

«– Бей ее, ребята! – закричал самый большой и сильный из мальчишек. – Чтобы на нашу улицу больше носа не казала»[20].

И, подобно маленькой Вилле, которая боится больших сильных ребят, в 1940-е годы Астрид Линдгрен боялась больших сильных вояк. Иосифа Сталина она сначала боялась больше, чем Адольфа Гитлера. Вот что записано в «военном дневнике» 18 июня 1940 года:

«Хуже всего, что уже едва смеешь желать Германии поражения, поскольку русские вновь зашевелились. В последние дни они под разными предлогами оккупировали Эстонию, Латвию и Литву. А слабая Германия для нас, скандинавов, означает только одно: к нам придут русские. По мне, так лучше до конца жизни говорить „хайль Гитлер“, чем быть под русскими. Ничего страшнее себе и представить нельзя. Господи, не дай русским до нас добраться!»

Но когда взгляды нацистов с их концепцией «жизненного пространства» обратились на восток, а шведы всерьез стали опасаться, что их страна превратится в плацдарм для столкновения двух величайших тиранов мира, выросли страх и интерес Астрид Линдгрен к личности и психологии Гитлера. Она начала называть его «Адольфом», как называла Муссолини «Муссе», но Сталин всегда оставался Сталиным. В дневнике появлялось все больше газетных вырезок о Гитлере: Линдгрен хотелось понять, как одному человеку удалось совратить целый народ. 10 мая 1940 года, когда немецкие войска пересекли границу с Голландией и Бельгией, Астрид записала в дневнике, что Германия больше всего походит на «злое чудовище, которое периодически выскакивает из пещеры, чтобы наброситься на новую жертву. Что-то, видно, не так с народом, который через двадцать лет вновь обратил против себя практически все человечество». А в продолжение большой, на несколько разворотов, вырезки с фотографией Гитлера и изложением его победной речи перед немецким Рейхстагом 19 июля 1940 года она прибегает к библейской картине:

«Владыка мира (зверь из Откровения), когда-то – маленький, никому не известный немецкий ремесленник, возрождает, а также (по моему мнению и мнению многих других) разрушает и портит свой народ. Как он закончит? Настанет ли день, когда можно будет сказать: Sic transit gloria mundi? (Так проходит земная слава. – Ред.)»

Страх, ненависть и удивление настолько переполняли Астрид Линдгрен, что одна из ее историй о самой сильной девочке на свете, в 1945 году вошедшая в первую книгу о Пеппи, напоминает пародию на самого сильного мужчину на свете. «Пеппи идет в цирк» – так называлась эта история в «Первой редакции „Пеппи“» – не была прямой карикатурой, как фильм Чарли Чаплина «Диктатор» (1940), но рассказ о разодетом вспыльчивом директоришке цирка, хозяине источника страшной силы, почти столь же комичен.

Силач Адольф

Грохочущий марш, нечеловеческая сила, униформисты, директор цирка с хлыстом, говорящий с немецким акцентом, внимательная публика – вот главные составляющие сатиры Астрид Линдгрен на Гитлера. Напряжение создается с помощью столкновений директора, стоящего на манеже, и Пеппи, сидящей в зрительном зале. Сначала директор предстает перед нами энергичным, уверенным в себе хозяином собственного особого мира. Он отличается от своих вассалов, одетых в униформу или сценический костюм, тем, что носит фрак, то есть аристократическую одежду. А еще у него есть хлыст – символ неограниченной власти. Несколько раз читателю сообщают, что директор «щелкает» хлыстом, гоняя по манежу звериную силу, которой он повелевает. И публика тоже у него в руках – во всяком случае, вначале.

Пеппи нарушает этот диктаторский порядок, когда прыгает на спину лошади, скачущей на манеже, и крайне неэлегантно и неженственно хватается за прекрасную мисс Карменситу, которая обычно балансирует на лошадином крупе в одиночестве. Публика тут же принимает все это за клоунаду, а директор приходит в бешенство, но пока еще владеет собой. Он приказывает униформистам остановить лошадь и убрать Пеппи, которая вместе с цирковой публикой и читателями впервые узнает об истинной холерической натуре директора.

«– Противный девчонка, убиральс вон, пока не произошель несчастье! – процедил сквозь зубы директор.

– Уже произошло, – сказала Пеппи. – Я сама видела, как лошадь кое-что сделала в опилки».

От навоза, о котором так мирно упоминает Пеппи из первой рукописи, в редакции 1945 года цирковую главу очистили. Однако фразу «цедит сквозь зубы» Линдгрен решила сохранить, показывая нам, что важный господин – в действительности недалекое и вспыльчивое ничтожество. И все становится только хуже, когда канатоходка мисс Эльвира, дочь директора, пытается вернуть в мир отца покой и порядок. Пеппи вновь нарушает баланс сил, прыгая на канат к мисс Эльвире, чтобы после чудесной игры в салки покачаться на нем, как на качелях, а потом радостно приземляется на спину директору, которому после такой насмешки приходится ретироваться, чтобы «выпить воды и причесаться».

Почему такое внимание волосам? Может, потому, что те, кто видел киножурналы о фюрере, не могли не заметить суетность этого человека и особенно его заботу о прическе. Обращаясь к народу, диктатор непрерывно поправлял свой напомаженный косой пробор и длинную челку на лбу.

Вернувшись на манеж, к публике, которую теперь предстояло отвоевать, свежепричесанный директор разыгрывает последнюю, самую сильную карту, объявляя на ломаном немецком:

«Мой уважаемый дам и господа! Сейчас вы увидеть великое чудо природы, самый сильный челофек на свьете! Силач Адольф, которого еще никто не побеждаль. Принимайте Силач Адольф, дам и господа!»

На пародирование нацизма и его идола в главе о Пеппи и директоре цирка с его силачом Астрид Линдгрен, возможно, намекала в сопроводительном письме к рукописи «Пеппи», 27 апреля 1944 года отправленном в издательство «Бонниер». Там ничего не говорилось о «Силаче Адольфе», зато звучало слово «übermensch»[21]. Вот что она писала:

«С почтением направляю Вам рукопись детской книги, надеясь, что в самом ближайшем будущем вы мне ее вернете. Пеппи Длинныйчулок, как Вы узнаете, если найдете время ознакомиться с рукописью, – маленький übermensch в детском обличье, среди самых обыкновенных людей. Благодаря своей сверхъестественной физической силе и другим обстоятельствам она совершенно не зависит от взрослых и живет как ей вздумается. В столкновениях со взрослыми за ней остается последнее слово. У Бертрана Рассела („О воспитании, особенно в раннем возрасте“, страница 85) я прочитала, что наиболее выдающаяся инстинктивная черта в детстве – желание стать взрослым или, быть может, позже, воля к власти, и что фантазии нормального ребенка включают эту волю к власти. Не знаю, прав ли Бертран Рассел, но я склонна считать, что да, если судить по той почти что ненормальной популярности, которой уже несколько лет пользуется Пеппи Длинныйчулок среди моих собственных детей и их друзей…»