Читать книгу "Легкие шаги безумия - Полина Дашкова"

– Никто не помрет, – радостно сообщила Лена, – вонпельменная открыта!

– Я о-очень люблю сибирские пельмени, – прямо-таки застоналМитя, – о-очень люблю.

Но пельменей не оказалось. В меню их было перечислено десятьсортов, и с олениной, и с медвежатиной, и с лососем. – Нет… Нет… Тоже нет, –сонно отвечала официантка.

– А что есть? – печально спросила Ольга.

– Харчо «Северное сияние», позавчерашнее, шницель«Нежность», бутерброды с «Романтикой» и «Дружбой», – неохотно сообщилаофициантка.

– Все несите! И «Нежность», и «Романтику», и «Сияние», –обрадовался Митя, – все по три порции!

– «Сияние» не советую, – заметила официантка, – оно сдушком.

– Хорошо. Остальное несите. И хлебушка побольше! Шницель«Нежность» представлял собой огромный, толстый, обжаренный снаружи и совершенносырой внутри, ком теста. В толще его, в самой серединке, стыдливо притаилсякрошечный кусочек темно-серого котлетного фарша. Гарниром служили вялыескользкие макароны, приправленные комбижиром.

«Романтикой» именовалась скорченная в предсмертной агонииварено-копченая колбаса. Она истекала желтым жиром и была несъедобна даже сголодухи. Только подсохший, но родной плавленый сырок «Дружба» на куске хлебане обманул ожиданий.

Весь хлеб со стола сгребли в мешок и, голодные, отправилисьв гостиницу. По дороге попался открытый мороженый ларек.

– Мороженое в розлив, – предупредила продавщица.

– Как это? – не поняла Лена.

– А так. Морозилка сломалась,

– Ладно, налейте стаканчик, – попросил Митя. Продавщицазачерпнула половником белую жижу и, вылив ее в картонный стаканчик, сообщила:

– Девять копеек.

В Тюмени стояли светлые июньские ночи. В полумраке зловещеалели развешанные на панельных пятиэтажках лозунги: «Вперед, к победекоммунизма!», «Да здравствует нерушимое братство великого советского народа!»,«Народ и партия едины!»

Огромные, квадратно-мускулистые рабочие и работницы натрехметровых плакатах вздымали пудовые кулаки над тихими грязными улицамизасыпающего сибирского города.

– Если бы я был режиссером, – сказал Митя, – обязательноснял бы фильм, как эти красные кулакастые монстры оживают ночами, сходят сплакатов и маршируют между панельными домами, проходят жутким молчаливымстроем, сметая все живое на своем пути. Это был бы фильм ужасов.

– В советском кинематографе нет и не будет такого жанра, –хмыкнула Ольга.

У него сильно дрожали руки. Казалось, эта дискотека никогдане кончится. Он осторожно заглянул в дверной проем и отыскал взглядом ее, своюдевочку. Она тряслась и извивалась под шлягер позапрошлого года

Прошу тебя. В час розовый напой тихонько мне, как дорог крайберезовый в малиновой заре.

На девочке была короткая малиновая юбчонка, тугообтягивающая крепкие круглые бедра, и ярко-розовая блузка с короткими рукавами.Полные губы, жирно намазанные малиновой помадой, чуть улыбались, глаза былиприкрыты. На круглой молочно-белой шейке болтался и подпрыгивал дешевенькийкулон – мельхиор с финифтью, маленькое сердечко, внутри – малиновая розочка сзеленым листочком.

Он подумал, что надо обязательно посмотреть, какого цвета унее глаза. Серо-голубые тени на подрагивающих веках скатались в комочки, бровкивыщипаны до ниточек. Подсветленные перекисью прямые волосы подстрижены кружком.Эта прическа стала модной после концертов французской певицы Мирей Матье…

Вот уже третий танец танцевал с ней один и тот же парнишка,тощая длинноволосая макака. Под быструю музыку он нелепо приседал и тряс узкимипокатыми плечами, а в медленном танце обхватывал свою партнершу, буквальноложился на нее и, отклячив тощий задик в советских, мешком висящихбрюках-"техасах", бестолково перебирал ногами.

«Если он вздумает ее проводить, придется отложить все назавтра, – подумал он, – или выбрать другую, которая пойдет домой одна. Но я незнаю маршрутов других девочек, а эта, малиново-розовая, должна возвращатьсядомой через пустырь за стройкой. У нее нет другого пути. Очень жалко, еслидлинноволосая макака вздумает проводить мою девочку…»

Он чувствовал приятную тяжесть небольшого туристского ножаво внутреннем кармане тонкой спортивной куртки, глядел из темных сумерек в яркоосвещенный актовый зал ПТУ, где страстно и ритмично извиваласьшестнадцатилетняя Наташа Колоскова, единственная дочь Клавдии АндреевныКолосковой, сорокалетней матери-одиночки, которая сама сшила для своей Наташи иэту короткую юбочку, и кофточку из розового крепдешина, купленного в универмагепо талонам на мануфактуру. Надо же девочке в чем-то покрасоваться надискотеках, она так любит танцевать.

Когда объявили, что следующий танец будет последним, в ответраздался возмущенный рев.

– Дети, поздно уже, – подойдя к микрофону, сказал пожилойпышноусый директор ПТУ.

– Мы не дети! – раздались крики из зала. – Сейчас ночисветлые!

– Никаких разговоров! – рубанул рукой директор. – Последнийтанец!

Он спрыгнул со сцены, и тут же зазвучала песенка висполнении Аллы Пугачевой про журавлика:

Я хочу увидеть небо, ты возьми меня с собой…

Потные пары медленно закачались, обнявшись. – Наташк, япровожу тебя? – прошептал на ухо своей партнерше длинноволосый узкоплечий ПетяСидоркин.

– Посмотрим, – неопределенно пожала она плечами и искосавзглянула на соседнюю пару.

Она хотела, чтобы ее проводил Сережа Русов, широкоплечий,красивый, пахнущий иностранным одеколоном. Но Сережа нежно обнимал тонкую талиюМаринки Заславской. Они почти целовались.

– Не-а, Натаха, – заметив ее взгляд, покачал патлатойготовой Петя, – он же к тебе ни разу не подошел. Он с Маринкой с зимы гуляет,разве ты не знаешь?

– Ну что ты лезешь, куда не просят?! – шепотом выкрикнулаНаташа. – Без тебя разберусь.

Она отцепила от своей крепкой талии Петины руки и быстропошла сквозь танцующие пары к выходу.

– Наташа! – ринулся за ней Петя. – Наташа, подожди!

– Уйди, дурак, надоел! – громко произнесла она ивыскользнула в густые сумерки.

Она шла по пустынным улицам и глотала слезы. Ей с первогокурса, с первого дня, до жути нравился Сережа Русов. Но он никогда не посмотритв ее сторону. Куда ей до Маринки! Маринка похожа на Мирей Матье, она самаякрасивая в училище.