Читать книгу "Десятая заповедь - Валерий Фурса"

Одного только не учел Тихон, когда писал то заявление. Не подумал о том, что судьбу далеко не всегда испытывать можно. Что может она к нему и спиной повернуться. А то и то место, которое чуть ниже спины находится, показать…

Не думалось и не гадалось ему, что такой молодой и совсем еще неопытный следователь сможет его так расколоть. А все только потому, что к браконьерству склонности никогда не имел.

Тихон, конечно же, был бы совсем не против того, чтобы какую-нибудь живность в лесу подстрелить, да тайком ее домой притащить. Но боялся. Боялся потому, что лесная охрана всегда на месте была и о том, чтобы без специального разрешения какого-то зверя подстрелить или какое-то дерево срезать, не могло быть и речи. Ведь обязательно поймают! А там — и отвечать придется. Потому за ружье и не брался никогда. Хотя и хотелось. Но на законную охоту денег жалел. Да и зачем она ему? Куда легче было с завода потянуть что-то. А продал потянутое, то на шару можно и мяса прикупить, и птицы, и рыбки какой-то экзотической…

Подвело его тогда незнание охотничьего дела. Ох, и подвело…

— Ну что, Тихон Степанович, — начал, вроде бы издалека, следователь, — вы леса окрестные знаете. Наверное, и охотиться в них не раз приходилось…

— Вот, чего не было, того не было, Петр Николаевич! Ягодок там, травки лекарственной, грибочков насобирать, это мы можем. И никогда не отказывались. Только бы время свободное было. А вот в отношении охоты, то с самого детства душа к ней не лежит. Я — тихопомешаный. Грибы, рыбалка — это мое. А до буйнопомешаных мне далеко. Да и не по дороге мне с ними. Я зайчика и уточку больше живыми люблю. Мне их бить жалко…

— Что-то я никак не пойму, при чем здесь буйные и тихие?

— Как? А вы разве не знаете, что буйными охотников называют, а тихими — рыбаков и грибников. Жаргон такой, извините за слово.

— Ну, хорошо! Жаргон мы оставим в стороне. Сейчас меня больше интересует то, насколько вы в охотничьем оружии разбираетесь.

— А что в нем разбираться? Ружье, оно ружье и есть. Знаю только, что по мелочи дробью стреляют, а по большому зверю — пулями. Считайте, что этим мои познания в охоте и ограничиваются. Никогда не пытался узнать что-то такое, что меня вовсе не интересовало. Зачем глупостями голову себе забивать? Ей и так есть о чем думать.

— Ну, почему же сразу — ограничиваются? Мне почему-то кажется, что вы хорошо знаете, какое ружье нарезным называется, а какое нет, какой калибр у ружья, какой прицел, ложе…

— Если ложе, то мне больше супружеское по нраву. Мне, знаете ли, еще жена моя не надоела. К другим не заглядываю. А вот, что до всего остального, о чем вы спрашивали, то, ей-Богу, о том ничего не ведаю.

— А какая разница между ружьями двенадцатого и шестнадцатого калибров знаете?

— Длиннее оно, что ли? То, что шестнадцатого?…

— При чем здесь — длиннее? — не сразу понял свидетеля следователь.

— Да это я так, угадать пытаюсь. Чтобы разговор поддержать.

— Да вы что? Смеетесь надо мной?

— Слушайте, Петр Николаевич! Если вы хотите от меня о чем-то узнать, то спрашивайте о том, в чем я действительно разбираюсь. Я могу вам о бензопилах что-то рассказать, о запчастях к машинам или тракторам. Об огороде и саде немало знаю. О грибах, наконец. А вот о ружьях, ну хоть убейте меня, ничего не ведаю.

— Так уж и ничего?

— А ничегошеньки!

— Хм… А что такое обрез, вы знаете?

— Обрез от чего?…

— От ружья! — чуть не подпрыгнул в своем кресле следователь.

— Ну, отдаленное какое-то представление имею. Ведь, хоть и редко, но детективы по телеку смотрю. Если вам надо что-то отрезать, то могу посодействовать. По крайней мере, с металлом и деревом работать умею. Вы только скажите, где и что обрезать.

Петр Николаевич утомленно прикрыл глаза и молча посчитал до десяти. Потом еще и еще раз. Вдруг, что-то вспомнив, он позвонил по телефону и попросил кого-то принести несколько обрезов из последнего улова. Для следственного, мол, эксперимента.

Буквально через несколько минут милицейский сержант принес четыре обреза. Он, молча, положил их на стол следователя, заинтересованно посматривая то на него, то на Тихона.

— О! Это именно то, что нам надо!

Потом он поманил пальцем Тихона к себе и спросил его:

— Вы можете мне тут показать обрез шестнадцатого калибра?

Тихон нехотя подошел к разложенным на столе обрезам и молча уткнулся в них взглядом. Сначала он, было, решил подержать каждый из них в руках. Чтобы хоть что-то на них высмотреть. Но потом передумал. Даже руку протянутую отдернул.

— Если вас устроит то, что я начну угадывать, то я могу попытаться. Но вероятность того, что угадаю, не превышает двадцати пяти процентов…

— Так вы что, со стопроцентной уверенностью не можете указать на обрез шестнадцатого калибра, который у вас перед глазами лежит?

— А таки не могу! Потому что не знаю.

Тихон уже и сердиться начал. Даже не пытался того скрыть.

— До сих пор я считал, что в прокуратуре серьезные люди работают. А вы зачем-то вызвали меня, и свое, и мое время забираете, да еще и хотите, чтобы я вам что-то узнавал, что-то такое, о чем я даже представления не имею. Может, вы мне объясните, что конкретно вы от меня хотите?

— Тихон Степанович, вы хорошо видите?

— На зрение не жалуюсь.

— За сколько метров в лесу знакомого узнаете?

— Так это, смотря, в каком лесу. В еловом, например, то разве что, нос к носу столкнемся. В редколесье за несколько десятков метров узнаю.

— А когда вы Николая Погорельца с обрезом в лесу видели, то с какого расстояния?

— Ах, вот вы о чем. Ну, тогда метров тридцать между нами было. Не знаю даже, видел ли он меня.

— И он тогда действительно с обрезом был? С обрезом шестнадцатого калибра?

Тихон мысленно уже начал проклинать Макара. Если б хотя бы одно из тех проклятий вдруг материализовалось, то этот бестолковый милиционер уже давно под землю провалился бы. А, может, с ним даже что-то еще худшее случилось бы…

Еще ему подумалось о том, что если, не дай Бог, суд состоится, то его еще и не так допытывать будут. И выведут его тогда на чистую воду, да еще и перед всем народом. Это б еще ничего. Как-то пережил бы. Не настолько он гордый, чтобы над такими глупостями задумываться. Но ведь и судить могут за то, что человека оболгал и содействовал тому, что того на скамью подсудимых усадили. А в тюрьму Тихону не хотелось.

— Господин следователь! Да не видел я никакого Николая в лесу! Ни с ружьем, ни без ружья не видел. Все это меня полицай-Макар написать вынудил. Извините уж меня, глупого.

Хотя и ожидал Петр Николаевич чего-то подобного, но очень уж неожиданным для него оказалось это сознание. Он думал, что свидетеля еще долго допрашивать придется, пока не подловит его на откровенном вранье. Но что все это через какие-то полчаса случится, о том даже и не мечталось. Но он быстро пришел в себя и взял себя в руки.